Шрифт:
Закладка:
Нетерпение Рима очевидно. MAXXI шел к ним долгие годы. Заха Хадид завершила проектирование в 1999 году. Спустя десять лет он всё еще не вполне готов.
– Я хочу, чтобы вы почувствовали возбуждение, – обращается ко мне Хадид, – почувствуйте его через пространство.
В основе всех зрелищных, неповторимых зданий, которые Хадид успела построить до своей смерти в 2016 году, лежат столь же беспокойные, мелодраматические переживания. Загляните в музей: вы окажетесь в водовороте при входе в каньон с бетонными склонами, где динамичные панорамы чередуются с головокружительной высотой, что кажется еще выше из-за ребер на потолке, подталкивающих двигаться быстрее, где лабиринты черных стальных лестниц и переходов карабкаются, извиваясь, вверх по склонам каньона, точно скопированные с рисунков Эшера. Видимо, чтобы пересолить уже окончательно, переходы оснащены световыми коробами; снаружи здания полоски света, похожего на расплавленный металл, пылают в сумерках, будто задние фары автомобиля на фотографии, снятой с длинной выдержкой. Выглядит это нереально.
В описании формы почти нет смысла – она слишком сложна. Но я попытаюсь. Здесь нет стен и полов в обычном понимании. Представьте себе вместо того длинный, криволинейный, L-образный тоннель из бетона, который делится на углу на несколько веток – переплетающихся, расширяющихся и сужающихся, вьющихся и врезающихся одна в другую. В итоге снаружи все эти бетонные тоннели обегают углы, выставив локти в самое небо. Внутри это лабиринт: огромные холлы-пещеры, длинные извилистые коридоры; низкие потолки – высокие потолки; те пространства, что давят, и те, в которых открываются перспективы центрального каньона или виды города снаружи. Поблажек здесь тоже нет. Каждое пространство головокружительно. Даже те, что поспокойней. Здесь нетрудно потеряться, застрять навечно в этом Эшеровом рисунке, буйно помешаться.
Странно было открывать подобное здание спустя год после экономического кризиса, на десятилетия погрузившего мир в глубочайшую рецессию. Рим, к примеру, некоторое время не увидит больше ничего такого. В истории этого города вялая апатия сменяется бешеным прогрессом, строительный ажиотаж уступает длительным периодам инфраструктурного хаоса. В семнадцатом столетии по инициативе папы Урбана VIII Бернини модернизировал Рим посредством барочных церквей и панорамных видов. Муссолини для удобства автомобилистов обвел магистралями Колизей и хрупкие археологические раскопы. MAXXI завершает другой длительный период строительного бума, начатого мэром города Франческо Рутелли, «архитектором-недоучкой», по выражению профессора Франческо Гарофало, который и составил проект этого художественного музея в середине 1990-х.
– У него были великие, достойные Миттерана мечты – или кошмары. В Барселоне он влюбился в обновление города и полагал, что Риму нужна большая-пребольшая архитектура.
Череда зданий с большим-пребольшим бюджетом получила теперь завершение. MAXXI – последняя знаковая постройка. На сегодняшний день.
Однако если Заха Хадид и обеспокоена мировым экономическим кризисом, перечеркивающим ее карьеру, то на сегодняшней церемонии она этого не обнаруживает. Она расхаживает, словно крадучись, с некоторой развязностью и немного позирует – миниатюрнее, чем ожидаешь, исходя из ее пламенной репутации и рекламных снимков, изображающих ее с мощным, направленным ввысь начесом из восьмидесятых.
– Говорят, это закат знакового проекта, – усмехается она. – Пфф!
Ничто не может сравниться с помрачневшим взглядом Хадид.
– Это слишком упрощенно – сказать, что в архитектуре больше не будет изобилия. Просто вспомни. Гонконг [Нормана Фостера] и Шанхайский банк [небоскреб в Гонконге. – Т.Д.]. Когда поступил заказ? Во время кризиса. Центр Помпиду? Во время кризиса. Было бы упрощением сказать, что мы все в страхе, что мы не можем делать больше знаковых объектов, что мы должны ограничивать себя. Что же будет на самом деле?
В то время у нее были свои причины для оборонительной позиции. Архитектура, бизнес нестабильный, исключительно тяжело переживала экономический спад 2008 года, и Хадид, ведущей представительнице того ее экстравагантного направления, которое иные сравнивали с излишествами банковской индустрии, терять приходилось больше, чем кому-либо другому. Критики по сей день считают, что «знаковым» постройкам стархитекторов вроде нее нелегко приспосабливаться к условиям бережливой экономики. Фрэнк Гери сократил после 2008 года свой штат вполовину, Норман Фостер – на четверть. Характерно: Заха Хадид и ее команда отделались легким испугом. Некоторые проекты оказались заморожены, и ей пришлось уволить «незначительное число» свободных сотрудников. Однако насколько же это было критично?
– Я приспособилась. Это всё уже было, – смеется она, – целыми десятилетиями.
На протяжении всех девяностых число сотрудников ZHA, ее фирмы, росло. Но даже теперь, после ее смерти, штаб-квартира помещается в скромном викторианском школьном здании в Клеркенуэлле, в центре Лондона – там же, где и годы до того. Здесь ощущение, что находишься в бесцветном студенческом общежитии: ни у кого нет даже миллисекунды, чтобы распаковать плакат или растение в горшке.
Десятками лет Заха Хадид оставалась архитектором без работы, без спроса; она лишь снова и снова проектировала архитектуру, которую невозможно было построить. В Лондон она приехала учиться архитектуре из Ирака в начале семидесятых, когда в мире в очередной раз наступал экономический спад, и на Западе города столкнулись с урбанистическим кризисом во всей его мощи.
– В семидесятые архитекторам было хуже, – призналась она мне как-то. – То было время политической реакции против модернизма. Работы было найти невозможно. Трехдневка, отключения электричества, свечи в лавках; напряжение должны были переключать на Францию именно в тот момент, когда мы хотели смотреть передачу Top of the Pops[208] или принять душ. Помню, как мы чертили поздно заполночь со свечами, в простынях и перчатках.
Тогда она вряд ли понимала, что рисует будущее – город зрелища.
В то время Хадид училась в престижной частной архитектурной школе Архитектурной ассоциации (АА), расположенном в элегантном георгианском таунхаусе в нескольких минутах ходьбы от пустующих складов и демонстраций протеста в Ковент-Гардене. Поступила в школу она вовремя. В 1971 году под угрозой закрытия АА пригласила нового руководителя – молодого, амбициозного канадца Алвина Боярски, решительно восстановившего независимость школы и быстро преобразовавшего ее в самый авторитетный архитектурный инкубатор во всем мире. Его подход к образованию был весьма дальновиден. Он не навязывал студентам какой-то один стиль и метод. Вместо того он приглашал преподавать в школе архитекторов и педагогов всех возможных взглядов,
