молчание. Не нужно быть шаманом, чтобы понять его чувства. В конце концов, это чувство вины и так пожирает его.

— Значит, это он? — Оуэн смял стаканчик и бросил в мусорную корзину для бахил. — Найл? Чертов урод! — его лицо болезненно и зло скривилось.

Он пропустил слово «индейский». Мун была за это ему тоже благодарна.

— Пока что у нас нет других вариантов, — она смотрела на дно своего пластикового стаканчика. Если они ошиблись, пострадают Юнсу и девушка Оуэна, да и ему тоже останется не так-то много времени. Между смертями прошло совсем недолго, хотя эти дни и казались вечностью. — А у тебя?

Отведя взгляд, он покачал головой.

— Нихрена. Индейцев в нашем университете почти нет, остальные — девчонки и приехали откуда-то из Висконсина.

Это многое объясняло, кроме главного: как этот Найл был связан с мертвой девушкой? Не то чтобы это было важно, но «разрубить» связь оказалось бы в разы проще, если знать, что их связывает вместе так накрепко. У коренного народа были свои пути. Некоторые из них были Мун известны, хотя она ещё не ходила ими.

Она вспомнила бледного Юнсу под капельницей. Подумала о девушке Оуэна в реанимации.

Что ж, всё бывает впервые. И она пройдет этим путем, если это спасет жизни. Если это спасет жизнь её мужа, она пойдет куда угодно и сделает всё, что нужно, и даже больше.

— Я никого не убивал, — вдруг произнес Оуэн.

— Я знаю, — кивнула Мун.

Он никого не убивал. Он прикрывал чужие спины и молчал, но сейчас у неё не было ни времени, ни ресурсов для осуждения. Может быть, когда-нибудь потом.

Оуэн взглянул на свои руки.

— Если будет надо, я его прибью, — и такая в его голосе была обреченность, что у Мун защемило сердце. — Я не представляю, как это поможет Белле, если яд уже в её теле, но я его убью.

Мун подумала: наверное, когда-то он был жизнерадостным парнем, перед которым были открыты все двери. Молодой, умный, красивый и богатый, он мог выбирать себе любую судьбу, но одно преступление перечеркнуло для него всё, и пришло время платить по счетам.

Она качнула головой.

— Если всё пойдет так, как я продумала, тебе никого убивать не придётся. Ты будешь приманкой.

Невесело усмехнувшись, Оуэн сжал пальцы.

— Я согласен. Плевать, в чем там состоит ваш план. У меня нет выбора.

Выбор, на самом деле, был всегда, но последствия его могли быть совершенно разными. Если бы когда-то они выбрали отвалить от той девушки или хотя бы пойти в полицию, быть может, Гаррет Уилсон и Майлз Фостер были бы живы. В тюрьме, но живы. А может, не были бы. Может, ярость выпущенной на волю души обрушилась бы на них всё равно, и убежать бы не получилось.

Как случилось бы, они уже никогда не узнают. И придётся иметь дело с тем, что есть.

План Мун был одновременно прост и сложен. Она с тоской взглянула в больничный коридор, по которому сновали медсестры со вселенской усталостью на лицах, и произнесла:

— Ты знаешь, как пробраться в местный крематорий?

Оуэн моргнул.

— Что?

Горстка праха. Им была нужна горстка праха, чтобы обвалять в ней пули. Серебро «меняющим кожу» неприятно, однако не причиняет существенного вреда, а вот прах способен их убить. Мун знала это потому, что оборотничество считалось заразой, болячкой, которую можно вытравить целебными свойствами серебряных частиц, но «меняющие кожу» были колдунами. Их убивало соприкосновение со смертью.

Мун повторила. Оуэн спрятал лицо в ладонях.

— Я лучше заплачу сторожу, — пробормотал он. — Так будет проще.

Когда Мун уже собиралась уходить, у него зазвонил мобильный. Он взглянул на экран.

— Линда? Что случилось?

Краска схлынула с его лица. Сглотнув, Оуэн убрал телефон в карман.

— Сегодня утром нашли труп Дилана и только что опознали. Этот мудак его загрыз.

Глава тридцать шестая

Смерть Майлза ввергла Оуэна в первобытный ужас.

Смерть Гаррета — заставила испугаться за свою жизнь и за жизнь Беллы и захотеть бороться.

Смерть Дилана — не оставила выбора.

Ему было больно. Так больно, что, казалось, ребра сдавили ему сердце. Дилан когда-то был его другом, все они были друзьями. Теперь из них остался только Оуэн. И индейская тварь придёт за ним. Будет ли он готов?

В комнате отдыха в больнице было прохладно. С тех пор, как Беллу, напичканную антибиотиками, увезли в реанимацию, чтобы сдержать распространение сепсиса, Оуэн ещё не был дома. Он подозревал, что выглядит дикарем — безумный взгляд, синяки под глазами, несвежая футболка и двухдневная щетина, — но ему было плевать. Он просто надеялся, что Белла чувствует: он здесь, рядом.

Уставившись на собственные руки, он увидел, как они дрожат. Сердце болело.

Дилана больше нет. Белла здесь, в больнице. Но он всё ещё жив, и у Мун с Уиллом есть план, а, значит, всё ещё можно исправить. Если у них получится. Должно получиться.

— Думаю, вам лучше поехать домой, — в помещение заглянула медицинская сестра. — Мы позвоним вам, если у вашей девушки будут какие-то изменения в состоянии.

Значит, пока что ничего не изменилось, и её организм всё ещё плохо реагирует на антибиотики. Но и не ухудшилось, иначе ему бы сказали.

Возможно. Вообще-то, они не были обязаны звонить, но в Шарлоттауне у Беллы больше никого не было.

— Да… — пробормотал он. — Да, спасибо. Я сейчас.

Оуэн поднялся. Его шатало от усталости. Белые стены поплыли перед глазами, и ему пришлось зажмуриться, чтобы хоть как-то прийти в норму. Голова кружилась, и мозг соображал очень плохо.

Ему нужно поесть и в душ. Поспать. Встретиться с Уиллом и Мун. Понять, как прихватить в местном крематории горстку праха. Связаться с Найлом. Пункты плана вспыхивали в голове отдельными строчками, как на экране ноутбука. И поперек любых мыслей красным неоном шла вспышка: Дилана больше нет.

Не будет его рассуждений о пользе полигамии в отношениях и его усмешки; не будет его манеры лениво тянуть слова и его упорной учебы; и его фигура с учебником больше не будет маячить в доме братства. Когда-то Оуэн мечтал, что они будут дружить семьями, когда Дилан женится на Линде, а он сам сделает предложение Белле — теперь