не сделают нам никакого вреда». В первом отделении храма, то есть в притворе, стены увешаны мечами и панцирями, львиными, медвежьими, волчьими и росомашьими шкурами, принесенными в жертву бурханам. По средине находится ковчег, устроенный так, что может вертеться, причем раздается звон привешенных к нему колокольчиков. Ковчег этот называется у бурят курда и наполнен мани[218] и другими молитвами, которые тысячи и тысячи раз написаны и переписаны. Всякий, кто входит в храм, повертывает курду, прочитывая свою мани; этим душа его, как уверяют жрецы, очищается от греха.

Из притвора узкий проход проводит нас через весь настоящий храм. По обеим сторонам прохода тянутся ряды скамей параллельно длине храма. Впереди каждого ряда стоят несколько стульев, покрытых красным сукном для хамба-ламы, ширету и других важных духовных особ; скамьи же во время богослужения занимаются низшим духовенством[219]. Внутри храма много колонн, а с потолка висит бесчисленное множество белых и желтых шелковых полосок, на стенах много картин, изображающих разных бурханов; у двух передних рядов скамей на полу и на самих скамьях лежат трубы, литавры, дудки, флейты, кимвалы и другие громко звучащие инструменты. В храме и в ясный день постоянный полумрак, потому что окна малы, да, сверх того, и столбы, и множество шелковых полосок мешают проникновению света.

Когда мы вошли в храм, около 40 жрецов занимали два передних ряда скамей по обеим сторонам прохода. Они сидели, сложив накрест руки и ноги, в ярко-красных и желтых одеждах, так же неподвижно, как сами бурханы, которых они прославляли песней далеко не благозвучною, но все-таки полной глубоко религиозного чувства. Судя по мелодии, пение это способно отнюдь не к умиротворению и вознесению души из земной юдоли, а только к наполнению сердца грешника тоской и страхом. Мы высказываем этим, разумеется, не наше собственное чувство, но вот у дверей стоит бедный бурят, он дрожит всем телом, слушая это пение. Вдруг раздается звук труб, и все дудки, литавры, барабаны и кимвалы поднимают такой шум, как будто настал последний день. Бедный бурят падает ниц лицом, и все показывает, что его состояние нисколько не притворное, что.сердце действительно глубоко потрясено мощным гласом вседержителя

Войдем теперь через отверстый вход в само святилище. Взоры наши поражаются здесь ослепительным блеском. Здесь не только стены увешаны писаными бурханами, но в глубине находится еще алтарь, уставленный блестящими латунными, отчасти вызолоченными. Посредине на алтаре сидит высокий покровитель жрецов (лама Чодбо) и наслаждается куреньями, в честь его сожигаемыми. Направо от него находится небольшое изображение Майтрейя (Maitreja), а подле этого целый дворец, в котором, как объяснили мне, заключен бурхан Аръябала (Arjabala). На левой стороне алтаря стоят точно такие же литые изображения шестнадцати Найденгов, Сакъямуни и других великих бурханов. Перед этим сонмом божеств находится зеркало и множество латунных блестящих сосудов, наполненных священной водой, хлебным зерном и другими жертвоприношениями. Кроме того» на алтарном ковре лежат еще различные жертвы, состоящие по большей части из масла и других съестных припасов. Перед бурханами горит множество лампад, и облака фимиама подымаются из курильниц.

Подробное описание храма ламы требовало бы изложения буддистских религиозных учений, а потому из боязни слишком большого отступления оставим храм и пойдем за нашим проводником к хамба-ламе, жилище которого находится за длинным деревянным палисадом, отделяющим все храмовые строения от жилищ жрецов. Эти жилища большей частью бедные, низенькие лачуги, построенные в бурятском стиле. Жилище хамба-ламы составляет, однако ж, блестящее исключение: оно выстроено гораздо лучше и двухэтажное. Хамба-лама живет в нижнем этаже, и кабинет его — храм в миниатюре. И здесь есть алтарь, уставленный точно так же, как в святилище, и здесь перед алтарем горит множество ламп, и присутствующие жрецы низшего разряда время от времени жгут курения перед бурханами.

Хамба-лама, как подобает, занимает в комнате главное место. На нем красная мантия, он сидит на кресле, обтянутом красной шелковой тканью, и поглядывает вокруг себя так гордо, как будто бы он — само божество. В почтительном отдалении стоят разные низшие жрецы и внимательно слушают веления главы своего. Хамба-лама не слишком силен в русском языке и потому говорил со мной через переводчика, которым служил один из жрецов. Разговор шел о превосходстве буддисткой религии перед всеми другими. Превосходство это хамба-лама основывал на глубокой древности буддизма, на богатой литературе и на строгой нравственности поклонников этого учения. С жаром и весьма велеречиво доказывал он, что по крайней мере бурятам, живущим по ту сторону Байкала, христианство в настоящее время нисколько не полезно, потому что по незнанию языка они никаким образом не могут понять христианского учения, тогда как единоверцы его в точности исполняют предписания религии и питают глубокое отвращение к греху. Да и самые жрецы буддистские, по его мнению, далеко превосходят христианских как познаниями, так и религиозной жизнью. «От христианского священника, — говорил он, — требуется только поверхностное знание немногих Евангелий и посланий, нескольких псалмов и молитв, монгольский же лама должен знать Ганджур, Данджур и многие другие книги, что вместе составляет сотни томов[220]. Книги эти читаются у нас на тибетском языке, и все, что на них нужно для богослужения, наш жрец должен знать наизусть, ибо при богослужении не употребляют книг. Кроме того, буддистский жрец необходимо должен еще знать астрономию, медицину, каллиграфию, книгопечатание, приготовление жертв и т.д., при всем этом каждый желающий поступить в духовное звание должен поклясться перед жрецами, что день и ночь будет мыслить о боге, читать мани, поститься, молиться и исполнять все заповеди, коих для высших духовных лиц 253».

Так распространялся хамба-лама большую часть вечера о превосходствах своего сакъямунского учения, но только одних внешних его предписаний, старательно избегая всего, касающегося основных положений. Ту же осторожность соблюдал он, когда заходила речь об астрономии и медицине. Об исторических же предметах говорил весьма свободно: рассказал много чудес о Чингисхане, поведал и о камне китайского императора, который предсказал, что «Белый хан» завоюет Китайское царство до Пекина, и т.д. Когда случайно разговор коснулся до Тибета, хамба-лама приказал отыскать старинную рукопись одного бурятского богомольца, который ходил на поклонение к Далай-ламе около 1770-х года. Из этой рукописи хамба сообщил мне следующие сведения:

«В Тибете два духовных набольших: Далай-лама и Богдо Банчин, из коих первый живет в земле Дуйба, последний — в Санба. Прежде Далай-лама имел высшую как духовную, так и светскую власть над целым Тибетом, но с 1713 года, когда это государство сделалось подвластным Китаю, Далай-лама почти совершенно утратил свою светскую власть и