серьезных повреждений, чем несколько царапин и ушибов, хотя это могло легко привести к переломам костей. Вскоре после этого дела другой наездник осла "встает на пятки" (американская идиома, обозначает - удирать) или, вернее, на пятки своего осла прямиком, и его длинноногий и крепкий скакун бесславно падает на землю. но я совершенно уверен, что в этом случае ущерб не будет нанесен, поскольку и «боевой конь», и наездник мгновенно встают на ноги. Смелый мастер прыжков с препятствиями дико и опасливо смотрит на меня, но, заметив, что я не преследую его, до него доходит мысль, что я, возможно, все-таки человек, после чего он воздерживается от дальнейших прыжков.

Двигаясь по пологому склону широкой, ровной дороги, которая почти заслуживает звания бульвара, ведущей через виноградники и сады окрестностей Налихана в довольно энергичном темпе, я вспугнул четырех милашек, облаченных в белые покровы, которые, в тот момент, когда я наблюдают за странным видением, приближаясь к ним с такой злобной скоростью, несутся через соседний виноградник, как одержимые. Быстрота их движений, несмотря на сопротивление их струящихся покровов , легко наводит на мысль, что этими милашками кто-то гонется, однако, по правде они милые или нет? Я не узнаю, конечно, ибо их чадры не раскрываются. Но в обмен на сияющую улыбку, вызванную их забавным поспешным бегством, как чистая и простая взаимность, я предпочту разрешить эти свои сомнения в их пользу.

Вечер в Налихане - сравнительно счастливый случай. Это пятница, мусульманский день отдохновения. Все кажутся довольно хорошо одетыми для турецкого внутреннего города. И, что важнее всего, есть хорошая, ровная дорога, чтобы удовлетворить любопытство народа. т этого последнего факта зависит вся разница между приятным и неприятным временем, и в Налихане все проходит приятно для всех заинтересованных сторон. Помимо новизны моего транспорта, немногие европейцы когда-либо посещали эти внутренние места в таких же условиях, что и я. Как правило, они заранее снабжали себя рекомендательными письмами к пашам и мудирам деревень, которые принимали их как своих гостей во время их пребывания. Напротив, я счел целесообразным не предоставлять себе ни одного из этих сглаживающих путь посланий и, вследствие своих языковых недостатков, сразу же по прибытии в город я должен был как бы отдаться разуму и доброй воле простых людей. К их чести, хочу сказать, я всегда могу рассчитывать на то, что они не испытывают в этом недостатка, по крайней мере, в последней квалификации. Маленькая хана, в которой я останавливаюсь, конечно же, осаждена обычной толпой. Это счастливые, довольные люди, стремящиеся понять меня как можно лучше, ибо они не были свидетелями моего изумительного представления о езде на арабе, похожей на прекрасную паутину, более прекрасная, чем любая makina, которую они когда-либо видели, и которая меняет все их прежние представления о равновесии.

Разве я не доказал, насколько я их ценю, катаясь снова и снова для вновь прибывших партий, пока все население не увидит представление. И это не хобби, я пытаюсь быть ближе к людям, вместо того, чтобы быть исключительным и идти прямо к паши, закрыться и не позволить никому, кроме нескольких привилегированных людей, вторгаться в мою личную жизнь. Все это вызывает лучшие грани характера творческих турок, и ни минуты в течение всего вечера я не чувствовал, что не осознаю, что они все это ценят. Обильный ужин из яичницы-болтуньи, обжаренной на масле, а затем мулазим зептихов берет меня под свою особую защиту и показывает окрестности города. Он показывает мне, где всего несколько дней назад базар Налихана со всеми его разнообразными товарами был уничтожен огнем, и указывает на временные прилавки среди черных руин, которые были установлены пашей для бедных торговцев, которые с тяжелым сердцем и печальным выражением на лицах пытаются восстановить свои разрушенные состояния. Он обращает мое внимание на двухэтажные деревянные дома и другие скромные сооружения, которые, по его простоте его азиатской души, он представляет объектами интереса. А затем он ведет меня в свою управу и приглашает выпить кофе, чтобы буквально сделать меня своим гостем. Здесь, в своем кабинете, он привлекает мое внимание к цветной гравюре, висящей на стене, которая, по его словам, прибыла из Стамбула - Стамбула, где , как с любовью воображает азиатский турок, происходят все удивительные вещи. Эта гравюра, безусловно, замечательная вещь в своем роде. На ней изображен английский солдат в экспедиции в Судан, стоящий на коленях за укрытием мертвого верблюда, и с револьвером в каждой руке, сдерживающим толпу арабских копейщиков. Солдат получил тяжелые ранения, но с помощью дымящих револьверов и очевидной решимости сопротивляться до конца, он остановил и до сих пор сдерживает наступление что-то около десяти тысяч арабских солдат. Неудивительно, что жители Кештобека считали, что англичанин и револьвер вполне безопасны для путешествий без зептих некоторые из них, вероятно, были в Налихане и видели ту же самую гравюру.

Когда стемнело, мулазим отвел меня в общественную кофейню, возле сгоревшего базара, места, где вообще нет сада (игра слов, кафе — coffe-garden, garden- сад, англ), только несколько широких, грубых скамей, окружающих круглый резервуар для воды и фонтан, и который огорожен низким, шатким забором. На скамейках со скрещенными ногами сидит множество трезвых турок, которые курят кальян и сигареты и пьют кофе. Слабый свет, распространяемый фонарем на столбе в центре резервуара, делает темноту «сада» едва видимой. Непрерывное плескание воды, в результате перелива трубы, выступающей на три фута над поверхностью, дает единственную музыку. Единственный слышимый признак присутствия клиентов - это когда некоторые из них заказывают «кахвай» или «наргилех» едва слышимым тоном. Это - идея турка о вечернем наслаждении.

Возвращаясь к хане, я нахожу её полной счастливых людей, смотрящих на велосипед; комментируя замечательный marifet (навык), очевидный в его механизме, и не менее изумительный marifet, необходимый для езды на нем. Меня спрашивают, сделал ли я сам и hatch-lira? (сколько лир?), а затем, обратившись с просьбой о привилегии взглянуть на моего teskeri, они находят редкое развлечение, сравнивая мои личное обаяние с обсуждением моей формой и черт лица, как это интерпретировал офицер паспортного отдела в Галате.

Двое мужчин среди них каким-то образом «подобрали песок с морского берега» (американская идиома) английского языка. У одного из них действительно «очень мало песка», одинокая отрицательная фраза «нет». Тем не менее, в течение вечера он вдохновляет внимательных аудиторов на уважение к его лингвистическим достижениям, задавая мне многочисленные вопросы, а затем, ожидая отрицательного ответа, сам предвосхищает его, спрашивая: «Нет?».

Другой «лингвист» каким-то необъяснимым образом добавил способность сказать «Доброе