"Для чего это, эфенди". спрашивает мужчина, который, кажется, более любознательный из двух.

"бин, конечно! Разве ты не видишь седло?" говорит женщина, не колеблясь ни минуты; и она бросает на свою худшую половину упрек за то, что он продемонстрировал свое невежество, повернув свою шею так, чтобы посмотреть прямо ему в лицо.

Эта женщина, мысленно заключаю я, является выдающимся образцом ее расы. Я еще никогда не видел более сообразительного человека нигде. И я совсем не удивился, обнаружив, что она проявляет себя в других вещах.

Когда турецкая женщина встречает незнакомца на дороге, и особенно европейца, ее первая мысль и самый естественный импульс - убедиться, что ни одна из ее черт не видна. Эта замечательная женщина, тем не менее, бросает обычай на ветер и вместо того, чтобы оборачивать вокруг себя обширные складки ее аббаса, полностью раскрывает своё лицо, чтобы лучше видеть. И, не зная о моем ограниченном понимании, она начинает довольно разговорчиво обсуждать велосипед. Мне кажется, что ее бедный муж выглядит слегка потрясенным этим возмутительным поведением партнера его радостей и скорби. Но он остается тихо и незаметно на заднем плане. После чего я записываю молчаливую клятву, больше ничему никогда не удивляться, ибо многострадальное и покорное существо, мужик с клювом курицы, очевидно, небезызвестен даже в азиатской Турции.

Теперь нужно пройти еще один горный перевал. Это всего лишь небольшое расстояние - возможно, две мили - но все время я испытываю неприятные переживания, когда мои шаги преследуют два вооруженных жителя деревни. В их вооружении нет ничего значительного или исключительного, но что они преследуют, чтобы преследовать меня по пятам на всем расстояние до скорого подъема, я не понимаю. Не зная, честны ли их намерения, совсем не обнадеживает то, что они следуют в пределах досягаемости меча, особенно когда ты катишься на велосипеде по одинокой горной тропе. Я не спокоен когда они впереди или позади меня, и мне все равно, что они думают, о моих подозрениях относительно их намерений, может быть, они всего лишь честные жители деревни, которые удовлетворяют свое любопытство по-своему и, несомненно, получают дополнительное удовольствие. увидеть одного из своих простых смертных, занятых трудом, пока они не спеша следуют за ним. Мы все знаем, насколько душевным людям нравится сидеть и смотреть, как их собратья пилят дерево. Всякий раз, когда я останавливаюсь передохнуть, они делают то же самое. Когда я продолжаю, они быстро приступают к своему маршу, как и прежде, молча. И, когда вершина достигнута, они садятся на скалу и наблюдают за моим продвижением по противоположному склону.

Пара миль вниз по уклону привели меня в Торбали, место из нескольких тысяч жителей с небольшим крытым базаром и всеми появлениями процветающего внутреннего города Малой Азии. Сейчас полдень, и я немедленно принялся искать средства, чтобы приготовить сытную еду. Я обнаружил, что по прибытии в один из этих городов, лучший возможный способ оставить велосипед - это передать его в руки какого-нибудь респектабельного турка, попросить его уберечь его от навязчивой толпы, а затем больше не обращать на него внимания пока не готов начать.

Попытка самому присматривать за ним обязательно приведет к печальной неудаче, в то время как старик оттоман становится желающим хранителем, считает ее сохранность привлекательной для его чести и при необходимости будет часами охранять его удерживая шумные и любопытные толпы его горожан на почтительном расстоянии, размахивая толстой палкой над каждым, кто решается приблизиться слишком близко. Эти люди никогда не примут оплату за эту высоко ценимую услугу, кажется, она апеллирует к духу гостеприимства Османли. Они кажутся счастливыми, как моллюски во время прилива, в то же время безвозмездно защищая мою собственность, и я знаю, что они, не колеблясь, навлекают на себя недовольство своих соседей, отважно вынося велосипед во внутреннюю комнату, даже не предоставляя собравшимся людям безобидную привилегию смотреть на расстоянии от него - поскольку среди толпы может быть кто-то, одержимый fenna ghuz (злым глазом), и вместо того, чтобы заставить их пристально смотреть на важную часть имущества, оставленного под его контролем незнакомцем, он рыцарски принимает неудовольствие своего народа, самодовольно улыбаясь их крикам неодобрения, он торжествующе выносит это из виду и из-за упавшего влияния возможного fenna ghuz.

Еще одна странная и, казалось бы, парадоксальная черта этих случаев заключается в том, что когда толпа выкрикивает свои самые шумные протесты против изъятия машины из общественного досмотра, любой из протестующих с готовностью поможет нести машину внутрь, если важная личность, которая является стражем, сделает малейший намек на то, что такая услуга будет приемлемой. Таким образом, передавая велосипед на хранение респектабельному kahuay-jee (сотруднику кофе-ханы), я отправляюсь в поисках съедобных продуктов.

Kahuay-jee немедленно перенес его внутрь и установил на одном из диванов, в возвышенном положении, с которого он милостиво разрешает взглянуть на него людям, врывающимся в его хана в таком количестве, что он не может совершать любые сделки.

Под руководством другого волонтера, который, помимо того, что исполняет роль гида, особенно заботится о том, чтобы я набрал вес и т. д.. Я перехожу к ett-jees и закупаю очень хорошие бараньи отбивные, а оттуда к ekmek-jees за хлебом. Этот последний человек сразу же добровольно готовит мои отбивные. Посылая в свою резиденцию блюдо из олова, немного нарезанного лука и масла, он кладет их в свою духовку и через несколько минут ставит передо мной, подрумянив и намазав маслом. Тем временем он отправил куда-то молодого человека по другому поручению, который теперь возвращается и дополняет соленые отбивные небольшим блюдом с медом в сотах и зеленью инжира. Сидя щедрым столом щедрого ekmek-jees, я обедаю, обедом достаточно хорошим для любого.

Вкушая эти замечательные яства, я несколько удивляюсь, когда слышу одно из худших «ругательных слов» на английском языке, которое несколько раз повторял один из двух турок, который взял на себя обязательство не пускать людей на место, пока я ем - приятная любезность, которая порождает во мне самое теплое уважение. Старик оказывается крымским ветераном, и, помимо столь ценной медали, он привез обратно с ним он каким-то образом сумел приобрести этот дискредитирующий, возможно, но, тем не менее, безошибочный, воспоминание о том, что в тот или иной момент проводил кампанию с «Томми Аткинсом» (прозвище простых солдат ВС Великобритании). Я пытаюсь вовлечь его в разговор, но обнаружил, что он