Но у неё не было выбора. Игла едва проникала в артерию, а нитка мгновенно стала липкой от крови. Мужчина стонал, и Женеве приходилось подстраиваться под каждое его движение. Медленно ей удалось закрыть артерию, но, когда она сняла жгут, один из швов разошёлся. Ей пришлось накладывать его заново и снова копаться в кровавом месиве, а затем промывать рану и накладывать новые швы.

Она слишком долго этим занималась. Женева осознала это задним числом. Прибыли ещё два раненых солдата, и они ждали более получаса, прежде чем она решила, что сделала всё, что могла. Она крикнула, и солдаты вошли и вышли. Руки Женевы немного дрожали после операции, но у неё не было ни секунды на отдых.

Второй раненый был поражён взрывом мага. И это был ящеролюд. Женева посмотрела на клубящийся дым, поднимающийся из почерневшего кратера в его боку, и решила поступить с ним так, как если бы повреждения были вызваны огнём или электричеством. Комбинацией того и другого.

У неё не было никакого реального способа его лечить. Но хуже всего было то, что её пациент был в сознании. Он кричал на неё и закричал ещё сильнее, когда она попыталась промыть рану мыльной водой. Он порезал ей лицо, и солдатам пришлось вскочить внутрь, чтобы его удерживать.

Пересадка кожи – это всё, о чём она могла думать, но Женева знала, что у неё нет ни времени, ни возможности это сделать. Она могла только очистить почерневшую чешую и наложить элементарную повязку из бинтов. Солдаты вынесли ящеролюда, пока он выкрикивал проклятия в её адрес.

Следующему пациенту нужно было только наложить простые швы и перевязать несколько глубоких порезов на руках. Женева промыла и сшила его кожу, пока мужчина кричал и ругался. Она дала ему сбивчивые указания держать раны в чистоте и не напрягаться… Он уставился на неё, как на сумасшедшую, сказав, что скоро его снова позовут в бой.

Женева сделала паузу, чтобы перевести дух и вытереть пот со лба. На её окровавленные руки попытался сесть оранжевый жук, и ещё больше жуков ползало по столу. Она смыла их со стола мыльной водой и втоптала в грязь на полу своего шатра. Затем она велела солдатам вскипятить ей ещё воды и принести ещё ткани для перевязок.

И тут прибыл следующий пациент. Он был уже мёртв. Женева уставилась на его грудь. Он не дышал. Она подтвердила это, померив пульс и проверив, дышит ли он. Он не дышал. Но из пореза на животе всё ещё текла кровь, а двое солдат, которые остались рядом с ним, смотрели на Женеву с надеждой в глазах.

— Он мёртв. Мне жаль.

Они отказывались верить. Один из друзей погибшего указал на его руки.

— Он ещё жив! Смотри! Его руки двигаются!

Женева посмотрела. Пальцы на руках мертвеца подёргивались. Она никогда не видела, чтобы труп так делал, но слышала истории.

— Мышечные спазмы. Мне очень жаль, но я ничего не могу сделать.

Оба уставились на неё. Женева позвала солдат, чтобы они унесли тело. Когда они попытались забрать мертвеца, началась драка.

— Лгунья! Он не мёртв! Не мёртв!

— Дерал! Отойди… Дерал!

Женева заработала удар кулаком, пока солдаты дрались с двумя другими. К тому времени, когда их усмирили и вынесли труп, щека Женевы распухла, а пол представлял из себя грязное месиво.

Затем поступил следующий пациент. Он был жив, но получил глубокий порез живота. Женеве пришлось позвать на помощь ещё солдат. Трое держали его, а ещё двое помогали ей в операции. Но они были слишком медлительны и слишком напуганы. Человек умер, пока они колебались.

Затем поступил следующий пациент. У него не было глаза, и он был сильно порезан. Он кричал и бился. К этому моменту Женева уже выбилась из сил, и пот застилал ей глаза. Её ассистент не могла даже вытереть его, не вставая у неё на пути.

В другой жизни, в другом мире, профессор колледжа Женевы однажды пытался провести аналогию, что хирургия похожа на оркестр. Каждая медсестра и каждый врач в операционной – как музыкант, и у каждого из них своя партия. Если хотя бы один человек оступится, вся мелодия, всё произведение развалится.

Он неудачно провёл сравнение, а когда попытался сравнить общую анестезию с атмосферным освещением, то и вовсе провалил всё дело. Но эта аналогия осталась с Женевой.

Операция была похожа на оркестр или группу. Каждый человек вносил свою лепту. Да, были ведущие музыканты и первые скрипки, но даже самый выдающийся оркестровый музыкант не мог творить музыку в одиночку. Что такое концерт без аккомпанемента? Что хорошего в хирурге без анестезиолога, который следит за жизненными показателями пациента, и ассистентов, которые останавливают кровотечение и подают инструменты?

Что может сделать один человек в одиночку? Ничего. И, что ещё хуже, Женева была ещё слишком неопытна. У неё не было практики… никакого реального опыта работы с ранами солдат, которые стекались в её шатёр. Она изучала только теорию, никогда не пытаясь спасти развалившееся лёгкое или сшить разорванный желудок.

В операционной Женева была бы самым малозначимым членом команды. Будучи новым интерном или самым молодым врачом, она должна была бы накладывать швы или убирать и стерилизовать палату до и после операции. Нет… как студентка, в некоторых учебных заведениях она была бы низведена до наблюдательной работы; быть кем-то, кто должен любой ценой не путаться у настоящих врачей под ногами.

Но теперь Женева оказалась во главе оркестра из одного человека, одинокой певицей на сцене, тёмной от крови, с аудиторией, которая росла с каждым часом. Они выкрикивали её имя и умоляли играть музыку. Но она была одна, необученная, без помощи.

И всё же они выкрикивали её имя. Поэтому Женева пела одна. Когда крики наполнили джунгли, а воздух наполнился резким жужжанием мух и более крупных насекомых, она резала, перевязывала и пыталась схватить пальцами жизнь.

Но каждый раз жизнь ускользала.

После тридцатого пациента Женеве пришлось сделать перерыв. Пошатываясь, она вышла на улицу, и её вырвало. Солдаты с тревогой наблюдали за ней, но Женеве было всё равно. Она глубоко дышала и пила воду, прополаскивая рот, прежде чем выпить ещё, чтобы восполнить потерянную жидкость.

Её руки дрожали. Во время операции они были неподвижны, но теперь они неконтролируемо тряслись. Женева несколько секунд сидела