– С источником поэтического вдохновения так не обращаются! – упрекнула мужа Маб, возвращаясь со сбежавшей было шляпкой.

– И как тебе только удалось найти ту самую? – Он бережно водрузил шляпку на голову жены.

– Пришлось терпеть, пока одна за другой лондонские модистки закатывали глаза на словах «легкая такая вуалька». Ну что тебе стоило поточнее запомнить подробности, когда ты решил навечно запечатлеть в своей памяти эту сцену? – Маб взяла его под руку. – Вот если бы ты написал, скажем, о вуалетке в крапинку или о густой сеточке, мне пришлось бы куда легче.

– И не подумаю отрекаться от «легкой такой». А вообще я ничего не смыслю в дамских нарядах. Поехали скорее в гостиницу, там я освобожу тебя от твоего.

«Я этого не заслуживаю, – подумала Маб, когда они упали на кровать. – Не заслуживаю его». Она всегда собиралась быть хорошей женой и считала, что это означает чистый дом, вкусную еду, теплую постель, – но как отвечать на такое? Этот тихий, умопомрачительный прилив преданности? Как его заслужить?

– Маб? – удивился Фрэнсис, увидев, как на рассвете она заставляет себя подняться с постели. Сам он уже обувался, готовясь выйти из номера. – Тебе вовсе не нужно ходить со мной на утренние прогулки. Ты ведь терпеть не можешь рано вставать, и когда волосы промокают, и…

– Пора превращаться в деревенскую жительницу, – решительно заявила Маб. – Длинные лесные прогулки, крепкая обувь. Уверена, мне понравится!

В первый раз она мысленно выругалась, когда они еще даже не вышли из Кезика.

– Тут недалеко есть один холм, с которого открывается прекрасный вид, – сказал Фрэнсис в самом начале.

Как выяснилось впоследствии, под «тут недалеко» подразумевалось «пять миль». Он шел легкой походкой, засунув руки в карманы, освобождаясь от паутины военных воспоминаний, которая опутала его за ночь, так что Маб постаралась терпеть и не ныть. Намокнув под мелким дождиком, ее волосы сокрушенно повисли.

Когда они наконец добрались до вершины холма, она едва переводила дух и мало интересовалась видом. Да и лило уже как из ведра, потому разглядеть можно было только серые полосы дождя, бьющие по Дервентуотеру. Фрэнсис что-то насвистывал, стоя на каменистом обрыве и не обращая внимания на струи падающей с неба воды. Чтоб его черти взяли, он-то даже не запыхался!

– Честное слово, обычно вид отсюда действительно отличный, – невозмутимо заметил он.

– Да просто умопомрачительный, – проворчала Маб.

– Ну ладно, деревенская ты жительница, – ухмыльнулся он. – Признайся уж, что тебя все это бесит.

– Когда я гляжу на такой вот пейзаж, – Маб помахала рукой в сторону воды, деревьев, облаков, – мне страшно хочется увидеть что-нибудь заасфальтированное.

– Ах ты моя горожаночка. – Он обнял ее за талию одной рукой. – Может, завтра утром останемся оба в постели. Ну ее, эту прогулку.

– Не жарко, и на том спасибо, – слегка улыбнулась Маб. – Знал бы ты, какая духота стоит в моем корпусе.

Она рассказала ему, как они с девушками из Морского корпуса разделись и работали в одном нижнем белье, радуясь, что может говорить с ним о своей работе, пусть и далеко не обо всем, что там происходит. Было бы ужасно оказаться в том же положении, что Озла, которая не могла ни словечком обмолвиться об этом своему поклоннику голубых кровей. Фрэнсис рассмеялся, и Маб почувствовала, что вознаграждена. Смеялся он по-прежнему нечасто.

– Ты ведь понимаешь, что каждый парень в Блетчли-Парке начнет за вами подсматривать, едва только поползут слухи? А уж когда прибудут янки…

Улыбка Маб улетучилась, стоило ей вспомнить о том янки, который, по рассказам, заделал ребенка девушке по фамилии Бишоп.

– О чем ты теперь подумала? – Фрэнсис заметил, как на мгновение изменилось ее лицо.

– Об одной девушке из Морского корпуса. Я слышала о ней в БП.

Опершись спиной о ближайший валун, плечом прислонившись к плечу Фрэнсиса, Маб неожиданно для себя рассказала ему обо всем. Она никогда не думала, что станет обсуждать с мужем подобные вещи.

– Бедняжка. – Он покачал головой. – Как… скверно.

– Старая история, – сказала Маб. – Женщина оказывается в положении, и если мужчина отказывается жениться, выбор невелик. Либо надеяться на выкидыш («Или предпринять что-то, пусть это и может тебя убить»), либо уехать куда-нибудь, родить ребенка и отдать его на усыновление.

– Либо уехать вместе с матерью туда, где никто тебя не знает, и назваться в больнице ее именем вместо своего, – спокойно произнес Фрэнсис. – А потом вернуться домой и сказать друзьям и родным, что это ее младенец, а у тебя новорожденная сестренка.

Маб застыла. На мгновение ей показалось, что сердце перестало биться.

– Ох. – Он повернулся к ней лицом, держа руки в карманах. Вид у него был огорченный. – Я вовсе не хотел тебя так оглушить… Я думал, ты давно догадалась, что я знаю.

Маб по-прежнему не была уверена, бьется ли ее сердце.

– Как?.. – выдавила она и почувствовала спазм в горле.

– Когда я впервые увидел тебя с Люси. Ты так на нее смотрела… всего миг, когда ты погладила ее по волосам.

«Я выдала себя с головой». Надо же было столько лет соблюдать строжайшую осторожность, а потом всего один раз не так посмотреть на Люси, когда за тобой наблюдает некто неравнодушный.

– Меня это не шокировало, Маб. Я и раньше слыхал о подобном.

Прошло несколько недель после той кошмарной ночи, когда Маб бросили у дороги, прежде чем она поняла, что носит под сердцем Люси. К тому времени она скорее бы дала разодрать себя на кусочки раскаленными щипцами, чем попытаться снова связаться с Джеффри Ирвингом.

– И потому первое, что ты у меня попросила, – не соглашусь ли я взять Люси к нам в дом, – добавил Фрэнсис. – Я понимал, почему это так важно для тебя.

– Моя мать… Она не очень хорошая мать. – Маб чувствовала, что слова застревают на языке. – Она раздает подзатыльники, ей все равно, что дети бегают по двору в рваных трусах, и при первой возможности она заберет Люси из школы и отправит работать. Так она поступала со всеми своими детьми. Она не злая, просто у нее кончилось терпение и она устала. Но я не смею ее поучать, ведь она согласилась воспитывать мою… – Маб молчала почти целую минуту. Она еще ни разу не произносила эти слова вслух и даже в уме очень редко себе это позволяла. С того дня, когда она родила в безликой больнице для бедных и увидела, как младенца уносят, обернув в одеяльце, она беспрестанно твердила себе: «Это