Однако с самого начала что-то пошло не так, как рассчитывала Айн. Уже в машине она стала расспрашивать сестру о ее жизни, однако та, указав пальцем на шофера, прошептала: «Не стоит говорить в его присутствии. Он – шпион, разве ты не понимаешь?» Ее муж закивал головой в знак согласия. Айн рассмеялась и попыталась их разуверить, однако Нора продолжала с опаской смотреть по сторонам и не желала разговаривать в присутствии водителя.

Войдя в квартиру, где жили Айн с Фрэнком, и увидев домработницу, много лет обслуживавшую семью писательницы, Нора сразу же решила, что та – тоже агент спецслужб. Страхи Дробышевых стали еще сильнее, когда поприветствовать их приехал Леонард Пейкофф. Всё это, естественно, произвело тяжелое впечатление на Айн, привыкшую к западной свободе.

Дальнейшие неприятные события мы знаем в двух версиях: одна со слов Айн была опубликована Барбарой Брэнден, вторая принадлежала Норе. Они в чем-то совпадают, а в чем-то противоречат друг другу. Несомненно, что в какой-то момент между сестрами стали происходить резкие стычки идеологического характера. Норе совершенно не понравились романы сестры, что, естественно, резко задело чувствительное эго писательницы. Кроме того, Нора с ее коллективистским мировоззрением не смогла принять проповедуемые Айн индивидуализм и эгоизм. «Прежде всего, именно альтруизм всей нашей семьи дал Алисе возможность выехать в Штаты», – позднее заявит Нора в одном из интервью. По всей видимости, что-то в этом роде она сказала и сестре. Однако справедливости ради отметим: в данном случае Нора полностью права – именно самоотречение семьи Розенбаум и помощь чикагских родственников, приютивших юную иммигрантку на первое время и снабжавших ее деньгами, позволили будущей знаменитости Айн обосноваться в США.

Другим камнем преткновения стал, на удивление, Александр Солженицын. Приехав в США, Нора захотела прочесть произведения знаменитого писателя, о котором столько слышала в СССР. Это показывает, что Нора отнюдь не была настолько заражена советской идеологией, как об этом позднее говорила Айн Рэнд. Добавим, что Солженицын был тогда только что выслан из СССР. По всей видимости, сведениями об этих событиях была полна американская пресса, что также могло несколько разозлить самолюбивую Айн. Вскоре Леонард Пейкофф принес Норе трехтомник Солженицына, и его проза понравилась той гораздо больше, чем сочинения сестры, что, конечно, возмутило ее.

Вскоре сестры окончательно разругались из-за опубликованного Солженицыным в Париже 3 марта 1974 года «Письма вождям Советского Союза». По-видимому, Айн Рэнд могли разозлить содержавшиеся там призывы к сохранению в Советской России авторитарного строя с изменением лишь его вектора – от лживого марксистского тоталитаризма, пропитанного антинародной идеологией, к сильной власти с традиционными для русского народа ценностями, прежде всего – православной верой и моралью. Айн швырнула брошюру Солженицына на пол: «Забирай этого отвратительного человека с собой!» – и затем в запале потребовала, чтобы Нора вернула все написанные ею книги, которые она подарила ранее.

Кроме того, у мужа Норы во время пребывания в США случился сердечный приступ. По словам Барбары Брэнден, он был госпитализирован и длительное время оставался в больнице «Белвью Хоспитал», в одном из лучших кардиологических центров Америки, пребывание в котором оплачивала Айн. По словам же Норы, та ни разу не посетила больного за две недели, пока он лежал в общей палате, отделенный от других пациентов лишь занавесками.

Кто бы ни был прав в этой истории, но так или иначе чета Дробышевых решила покинуть США. У них остались неприятные впечатления не только от общения с родственницей, ставшей американкой, но и от Нью-Йорка, который они сочли замусоренным и грязным, в особенности по сравнению с идеально чистым Ленинградом. (Не можем не отметить, что здесь они были совершенно правы – Нью-Йорк и в наши дни не блещет чистотой.) В Ленинграде у них была благоустроенная квартира в хорошем районе, а также дача в поселке Сосново. В Америке они откровенно скучали, в то время как в Ленинграде, по их собственным словам, проводили время, добывая дефицитные товары и стоя в очередях. Особенно семейную пару возмутило, что, когда они пришли в магазин купить зубную пасту, продавец не помог им в выборе товара, а просто подвел к стойке с разнообразными тюбиками.

Айн даже не проводила Дробышевых в аэропорт. Они больше никогда не виделись и не разговаривали по телефону. Более того, Айн специально проконсультировалась со своим адвокатом, опасаясь, что после ее смерти сестра как ближайшая родственница может автоматически унаследовать имущество писательницы. Адвокат заверил ее, что этого не произойдет. «Они – ничтожества!» – с отвращением говорила писательница о родственниках.

На наш взгляд, Айн Рэнд была не права. Ни Нора, ни ее муж не были «совками», не состояли в КПСС и не являлись приверженцами коммунистических идей, хотя относились к советской власти, по-видимому, достаточно лояльно. Нора была образованным человеком, читала в оригинале английские книги, любила творчество Солженицына, Фолкнера, Хемингуэя, Набокова, По и Ирвина Шоу (отметим в скобках, что ее сестра терпеть не могла этих писателей)[396].

Так печально закончилась эта глава из жизни писательницы. Впереди была еще одна – последняя.

The End

Айн всё еще продолжала издавать свой бюллетень, отвечать на вопросы приверженцев ее идей, выступать перед общественностью и заботиться о Фрэнке, однако чувствовала себя всё более слабой. Наконец после долгих уговоров она обратилась к врачам. Их вердикт был неутешителен – злокачественная опухоль в легком.

Узнав диагноз, Айн осталась столь же спокойной и уверенной. Убедив себя, что в данной ситуации самым рациональным будет бросить курить, она быстро и без особого труда избавилась от многолетней зависимости. Перед операцией она попросила Мэри Энн Рукавину и Леонарда Пейкоффа присматривать за Фрэнком, пока она будет находиться в госпитале. Операция прошла успешно, однако писательница как будто постарела на 20 лет. Три недели пребывания в госпитале были для нее тяжким испытанием. Ей не нравились доктора и медсестры, по ее мнению, не соответствовавшие занимаемым должностям в силу возраста либо уровня интеллекта. Врачи советовали ей двигаться, но она решительно отказывалась вставать с постели, считая, что это – совершенно нерациональное требование, учитывая тяжесть ее состояния. Вспышки ее гнева и раздражения стали утомлять медработников; кроме того, из-за известности и авторитета пациентки они опасались публичных скандалов и старались общаться с ней через посредника – Аллана Блюменталя.

После выписки из госпиталя Айн потребовала, чтобы ее болезнь оставалась тайной для окружающих, за исключением Фрэнка и ближайших друзей. Восстановление проходило очень медленно. Айн практически не выходила из квартиры, продолжала