средства, то другие. Тирон же неправ, когда «из всех средств столь богатой речи, зависящих друг от друга и взаимосвязанных, он выбрал для осуждения нечто незначительное и обособленное» (54). И Геллий убежденно заключает: «все это, возможно, могло быть сказано более последовательно и более благозвучно, но с большей силой и живостью, мне кажется, не могло быть сказано» (53).

Цитируя открывки и из других речей Катона, Геллий находит в них то картину древних нравов, то примеры высокой морали и доблести, достойные подражания. Так, например, излагая повесть о храбрости воинского трибуна К. Цедиция, он передает слова Катона, в которых сравнивается храбрость Цедиция с храбростью спартанского Леонида (III, 7; ср. I, 23 и др). Речи Катона Геллий считает замечательными по их архаической прелести и силе языка (XVI, 1, 3). Главные качества, которые он ценит в них, — это чистота языка и искусство выбора слов, соединенные с жизненной силой и полнотой (vis и copia). Геллий с сожалением замечает, что не может достойным образом воспроизвести историю Папирия из речи Катона против Гальбы, рассказанную им «с большим изяществом, чистотой и ясностью» (cum multa quidem venustate atque luce atque munditia verborum — I, 23, 3).

Говоря о едкости инвектив Катана, Геллий приводит его изречение из речи «О разделе воинам добычи» о своеволии полководцев, присваивающих себе государственные деньги («Воры, укравшие у частных людей, проводят жизнь в цепях и кандалах, а воры, обворовавшие государство, — в пурпуре и золоте») и отмечает, что критика эта сделана в стиле живом и блестящем (vehementibus et illustribus verbis — XI, 18, 10). В другом месте (XVI, 1) он говорит об умении Катона располагать доказательства и усиливать их, вставляя кстати глубокомысленные изречения. Речи Катона Геллий ценит как образец только еще зарождающегося латинского красноречия, как его «первые проблески» (lumina sublustria — XIII, 24, 12), обнаруживая свое понимание эволюции римского красноречия, законов поступательного развития ораторского стиля, который, прогрессируя, становится все более блестящим.

Однако Катон, в глазах своего почитателя, по дару красноречия превосходит Гракха, лишь немного уступая Цицерону. Геллий считает, что Катон обладал красноречием, которое ушло далеко вперед и еще не было известно в его время. Он инстинктивно шел к жанру более высокому и более совершенному, приблизившись к такому идеалу оратора, которого еще не мог достичь Гай Гракх и лишь Цицерон привел к совершенной форме: «Катон не был доволен красноречием своего века и уже тогда пытался осуществить то, в чем позднее Цицерон достиг такого совершенства» (X, 3, 16). Например, говорит Геллий в другом месте, стилистический прием, посредством которого одно преступление усугубляется накоплением суровых слов, искусно и уместно употреблял Цицерон, но уже и Катон часто и с успехом использовал его в речах против Терма, за родосцев, против Сервия Галла (XIII, 24, 12–14).

Две главы посвятил Геллий красноречию Гая Гракха (X, 3 и XI, 13). Цитируя отрывки из речи Гая Гракха о произволе римского наместника в провинции, Геллий отмечает простоту языка оратора, который довольствуется сухим изложением фактов, не рисуя картины преступления, не исторгая слез у слушателя. «Гракх не жалуется, не призывает на помощь, а только рассказывает» (X, 3). Сопоставляя его речь с речью Цицерона на подобную тему, Геллий говорит о неполноценности Гракха, которому недостает патетической силы, и сравнивает его стиль со стилем авторов комедии. Оценивая речь оратора об обнародовании законов, он восклицает: «В деле столь жестоком, в засвидетельствовании публичной несправедливости, столь горестной и печальной, есть ли что-нибудь, что сказал бы он или горячо и замечательно, или трогательно и страстно, или же с красноречивым возмущением и с суровой и проникновенной жалобой? Здесь есть разве что краткость, приятность, чистота речи — то, что свойственно легкому стилю комедии» (4).

Геллий подчеркивает большую силу выразительности речей Цицерона против Верреса и их эмоциональный накал. Он показывает, цитируя описание казни Берресом римского гражданина, насколько эта картина живописнее и патетичнее, чем у Гракха: «…когда у Марка Туллия в речи на подобную тему невинных римских граждан, вопреки праву и законам, секут розгами и осуждают на смертную казнь, то какое там горе! Какой плач! Какая картина всего дела стоит перед глазами! Какое море ненависти и горечи бушует! Когда я читал эти слова, передо мной словно носились видения, мне слышался шум ударов, крики, рыдания» (7–8). И далее: «С какой энергией, с какой страстностью и с каким жаром он затем изливает свое возмущение столь жестоким поступком, возбуждая у римских граждан ненависть и отвращение к Верресу» (И).

Высоко оценивая обстоятельность, достоинство и соразмерность слов в речи Цицерона (Haec М. Tullius atrociter, graviter, apte, copioseque miseratus est), Геллий замечает, что только человек с грубым и неотесанным слухом может предпочесть речь Гракха, «потому что она безыскусственна, коротка, легко написана, обладает какой-то природной привлекательностью и сохраняет подобие и как бы оттенок темной старины» (13–14). Сравнение речей Гракха и Цицерона Геллий, вопреки ожиданиям, заканчивает похвалой обвинительной речи Катона против наместника Сицилии Минуция Терма[163] подобного же содержания «О ложных битвах»: «силы и изобилия этой речи Гракх даже и не пытался достичь» (15).

Поскольку склонность Геллия к архаизму не выражалась только в стремлении к простоте и ясности языка, то стиль Гракха, не содержащий редких форм и оборотов, его и не привлекал. В XI, 13, разбирая отрывки из речи Гракха против Попиллия, он словами Тита Кастриция хотя и одобряет оратора за гармонию и приятность языка, за ритмический характер вступления в речи, однако порицает его за многословие и за ритмические эффекты, употребленные ради них самих.

Несмотря на любовь к древним авторам, Геллий, как и Фронтон, отдает должное Цицерону, бесспорно признавая его главой римского красноречия. Примечательно, что сам он причисляет Цицерона к старым писателям (veteres nostri — XII, 13, 17). Отт не согласен с критиками Цицерона — Асинием Галлом и Ларгием Лицином, автором «Бичевателя Цицерона» («Ciceromastix») в том, что Цицерон говорил «несвязно, нескладно и непродуманно» (XVII, 1, 1). Он полемизирует с врагами Цицерона, придирки которых не заслуживают, по его мнению, не только ответа, но даже и выслушивания (2), отзывается о них как о мелких ремесленниках от риторики, охотников порассуждать, так называемых technikoi (XVII, 5, 3), и защищает Цицерона от несправедливых упреков в употреблении якобы порочных доказательств, Геллий тщательно изучал сочинения Цицерона, что видно по многочисленным ссылкам на них. Он говорит о великой славе оратора, отмечает мастерство Цицерона в построении ритмической фразы и музыкальность его периодов (I, 7, 20), ценит плавность и отделанностъ его