Первую советскую атомную бомбу из соображений секретности назвали РДС-1, «реактивный двигатель специальный». Испытание назначили на 29 августа 1949 г. – гораздо раньше, чем предполагали американцы. На исполинском полигоне под Семипалатинском, в Казахстане. В связи с перепадами погоды, а может быть, из соображений секретности Курчатов в последний вечер перенес взрыв на час – с 8.00 на 7.00 по местному времени. В 6.35 специально подготовленный офицер нажал спусковую кнопку, которая привела систему в действие. Ровно в 7 часов над полигоном поднялся атомный «гриб», который можно было увидеть за десятки километров.

В тот день Курчатову трудно было скрыть эмоции. Он ликовал. И в то же время чувствовал, как навалилась усталость нескольких бессонных лет. Кто-то из коллег тряс Бороду за плечи, выкрикивая: «Всё!» Игорь Васильевич ответил негромко: «Да, друзья мои. Теперь – всё». Конечно, предстояли не менее важные пуски, сомнения, ошибки, испытания. Уже ждала своего часа почти готовая РДС-2, уже получили курчатовское одобрение проекты водородной бомбы и атомных электростанций. Но курчатовцы уже совершили главное дело жизни: в труднейших условиях они уничтожили американскую монополию на ядерное оружие. Ученые в тот день имели право перевести дух. На Курчатова пролился настоящий ливень наград: Сталинская премия, Золотая Звезда Героя Соцтруда, автомобиль ЗИС и даже «особняк с обстановкой».

После 1955 г. Курчатов часто выступал на конференциях, появлялся на страницах зарубежной прессы – и, как правило, говорил об антивоенной политике СССР, о мирном использовании атома. Импозантный улыбчивый бородач стал лицом советской науки. Весь мир обошёл курчатовский афоризм: «Атом должен стать рабочим, а не солдатом». В подтверждение этих слов Курчатов предложил, разработал и довел до ума первую в мире атомную электростанцию в Обнинске. Она дала промышленный ток летом 1954 г.

Кстати

Курчатов призывал прекратить испытания ядерного оружия, призывал, вопреки мнению Никиты Хрущева. В то время академик нисколько не боялся опалы. Мало кто знал, что здоровье Курчатова уже давно оставляло желать лучшего. Он понимал, что надорвал свои силы на атомном проекте. Но нисколько не сожалел о своей судьбе. После двух инсультов он сумел вернуться к научной работе, занимался атомными электростанциями. Все больше времени проводил в больницах и санаториях, но со своими тетрадями не расставался.

Его сердце остановилось во время беседы с соратником по атомному проекту академиком Юлием Харитоном на заснеженной скамейке в санаторном саду. Они говорили о будущем науки. Неожиданно Курчатов запнулся на полуслове. Харитон обернулся, сразу понял, что дело плохо, позвал врачей. Но было уже поздно. Великий ученый умер в 57 лет, коллеги понимали, насколько это преждевременная и горькая потеря.

Курчатов ушел, создав научную школу и целую отрасль промышленности, атомную, которая неотделима от его начинаний и свершений. «Жизнь человека не вечна, но наука и знания переступают пороги столетий», – говорил академик. Его судьба подтвердила эту истину. За несколько дней до смерти Курчатов слушал в консерватории «Реквием» Моцарта и попросил, чтобы именно эта музыка звучала на его панихиде. Завещание академика исполнили. Проститься с ним в колонный зал Дом союзов пришли десятки тысяч человек. В почетном карауле у гроба академика стояли руководители государства и соратники по исследованиям.

Он был настоящим «донкихотом веселой науки», знавшем о мироздании несколько больше, чем все мы. И сколько бы ни прошло лет, Игорь Васильевич Курчатов останется образцом научного бескорыстия и самоотверженности.

(По материалам: https: //scientificrussia.ru/)

Открытие спонтанного деления урана

После нападения нацистской Германии на Советский Союз большинство ученых Академии наук переключились на решение важнейших оборонных задач. Ученые-ядерщики тоже прекратили свои исследования и начали работать на нужды фронта. Тридцать сотрудников Физико-технического института, возглавляемого Абрамом Иоффе, сразу ушли в армию добровольцами или по мобилизации, а месяц спустя их число возросло до ста тридцати. Институт был реорганизован, приоритет теперь отдавался оборонным работам: радиолокации, бронезащите и размагничиванию кораблей.

Физический институт был эвакуирован из Москвы в Казань, где члены группы ядерной физики разрабатывали акустическую аппаратуру для обнаружения самолетов и контроля качества военной продукции.

А Яков Зельдович и Юлий Харитон, отложив исследования цепной реакции деления, занялись совершенствованием пороховых смесей для снарядов реактивной артиллерии БМ («катюша»).

Кстати

Но среди советских физиков был человек, который, видимо, первым осознал настоятельную необходимость возобновления ядерных исследований, несмотря на войну. Это был 28‐летний Георгий Флёров, открывший спонтанное деление атомов урана. В начале войны он вступил в ленинградское ополчение, а потом был направлен слушателем в Военно-воздушную академию для подготовки в качестве инженера, обслуживающего пикирующие бомбардировщики Пе-2. Но мысли о ядерной физике не оставляли Флёрова. Он написал Иоффе о своем желании выступить на научном семинаре. Флёрова командировали из Йошкар-Олы, куда была эвакуирована Военно-воздушная академия, в Казань. Там в середине декабря 1941 г. он и выступил перед группой ученых, среди которых были Абрам Иоффе и Петр Капица. Флёров говорил, как всегда, с энтузиазмом, живо, но убедить академиков ему не удалось, и это объяснимо: война вошла в самую ожесточенную фазу, немцы приближались к Москве, а военная промышленность еще не оправилась от разрушительных ударов, нанесенных ей гитлеровским вторжением.

И все же неугомонный Флёров не дал своей инициативе заглохнуть. Он отправил большое письмо Курчатову. В нем молодой физик начал с утверждения, что цепная реакция на медленных нейтронах в природном уране невозможна, а на обогащенном уране или же в природном уране с замедлителем она оказалась бы столь дорогостоящей, что использование ядерной энергии стало бы экономически невыгодным. Но цепная реакция на быстрых нейтронах заслуживает времени и затрат. «Основной вопрос, – писал он, – сможем ли мы вообще осуществить цепную ядерную реакцию на быстрых нейтронах». Флёров надеялся, что письмо заставит Курчатова вновь заняться ядерными исследованиями. Но Курчатов на письмо не ответил, хотя и хранил это многостраничное послание в ящике рабочего стола до самой смерти.

К.А. Петржак и Г.Н. Флёров

В начале 1942 г. часть, в которой служил лейтенант Георгий Флёров, расположилась в Воронеже, вблизи линии фронта. Воронежский университет эвакуировался, но его библиотека осталась. «Американские физические журналы, несмотря на войну, в библиотеке были, и они больше всего интересовали меня, – писал Флёров позднее. – В них я надеялся ознакомиться с новыми статьями по делению урана, найти отклики на нашу работу по спонтанному делению». Когда Флёров просматривал журналы, он обнаружил, что в