запланированной на 12 сентября. Для этого министру финансов Тео Вайгелю необходимо было договориться с Кремлем о цене. Все сводилось к искусству переговоров. И поэтому ему и Тельчику приходилось работать в очень сжатые сроки. Самой большой проблемой были условия договора о планируемом выводе Советской армии. Беседуя с послом Квицинским 28 августа, Тельчик узнал, что Горбачев находился под большим внутренним давлением. Говорили, что Шеварднадзе пребывал в состоянии «открытой войны» с высшим военным руководством. Военные утверждали, что необходимо построить жилье примерно для 80 тыс. семей из ГДР, в то время как еще 80 тыс. семей также возвращались из Венгрии и Чехословакии. Они предупредили, что, если Вайгель не будет сотрудничать, в Советской армии произойдет «революция». Они также утверждали, что «немыслимо» вывести все эти войска всего за четыре года. Им придется остаться в ГДР подольше[725].

6 сентября Вайгель предупредил Коля, что советские требования достигают по меньшей мере 18,5 млрд немецких марок. А он считал, что выплата даже 6 млрд немецких марок приведет к предельному напряжению федерального бюджета[726]. Канцлер взял дело в свои руки и позвонил Горбачеву в десять часов утра следующего дня. Это был их первый разговор после Архыза. Коль начал с нескольких лирических слов об их саммите и его позитивной и конструктивной атмосфере. Он также подтвердил свою общую приверженность сотрудничеству и, в частности, «большому договору» между их двумя странами, который, как он надеялся, будет подписан вскоре после 3 октября. Придав разговору теплоту, Коль взялся за настоящее яблоко раздора. Он предложил максимум 8 млрд немецких марок на вывод войск (на 2 млрд больше, чем, по словам Вайгеля, было возможно). Чтобы обеспечить себе некоторое пространство для маневра, он также пообещал использовать свой голос в предстоящих дискуссиях с западными партнерами о многосторонней помощи СССР[727].

Горбачев не принял ничего из этого. Бонн, по его словам, не испытывает недостатка в деньгах. Он настаивал, что не «просит о подаянии» (очевидно, беспокоясь о потерях для статуса СССР), но отверг предложение Коля о 8 млрд как «тупиковое» – это подрывало все, чего они достигли вместе, – и посетовал, что чувствует, будто «попал в ловушку». Коль отверг обвинение Горбачева и сказал, что они не могут так вести разговор: надо придерживаться реалий. Не сумев решить вопросы в ходе сорокаминутной телефонной беседы, они договорились вернуться к ним на следующей неделе[728]. В выходные дни Коль лихорадочно работал со своими советниками, пытаясь выжать немного больше денег[729]. В понедельник, 10-го, он снова торговался с Горбачевым, предлагая 11–12 млрд, в то время как Горбачев требовал 15–16 млрд. В конце концов они остановились на 12 млрд марок плюс к этому о беспроцентном кредите в размере 3 млрд. «Я жму вашу руку», – сказал Горбачев по телефону. Сделка была заключена[730].

Этот бешеный торг расчистил путь для подписания договора «2+4» в Москве два дня спустя, 12 сентября. В соглашении подчеркивался особый статус территории бывшей Восточной Германии на неопределенный срок. В нем указывалось, что никакие иностранные вооруженные силы и ядерное оружие не должны размещаться или развертываться в новых землях даже после 1994 г.[731] В результате на следующий день после этого Геншер и Шеварднадзе смогли подписать германо-советское соглашение о добрососедстве. Бонн был полон решимости завершить это до заключения аналогичного соглашения между Советским Союзом и Францией. Германский пакт запрещал взаимную агрессию, призывал к проведению ежегодных саммитов и расширению торговли, путешествий и научного сотрудничества. Детали еще не были оговорены, и поэтому договор носил в значительной степени символический характер. Обе стороны, очевидно, хотели в этот момент обнародовать его вместе с документом «2+4», а также отметить таким образом 35-ю годовщину восстановления отношений между СССР и ФРГ после Второй мировой войны 13 сентября 1955 г.

Другими словами, начиналась новая эра, и, осознавая это, два министра иностранных дел буквально сияли. «Договор ведет обе наши страны в двадцать первый век, отмеченный ответственностью, доверием и сотрудничеством», – заявил Геншер, в то время как Шеварднадзе назвал его «историческим документом по духу и содержанию». Он добавил: «Теперь мы можем с полным правом сказать, что послевоенная эпоха закончилась. Мы удовлетворены тем, что Федеративная Республика и мы снова выступаем в качестве партнеров. Это великая вещь»[732].

В этом ключе 1 октября 1990 г. в Нью-Йорке – на полях встречи министров иностранных дел СБСЕ – Четыре державы официально объявили о приостановлении использования своих особых прав и обязанностей в отношении Германии и Берлина, оставив две Германии полностью суверенными. Они объединились два дня спустя. Геншер заявил: «Мы, немцы, объединяемся в счастье и благодарности, а не в националистическом изобилии. По такому случаю светлые и темные главы нашей истории являются поводом для размышлений, размышлений о том, что было сделано во имя Германии. Это больше не повторится. Мы чтим память всех жертв войны и тоталитаризма».

Бейкер завершил это, сказав, что СБСЕ вернуло человечность всем европейцам, и поэтому теперь «начинается новая эра – для Германии, Европы и всего мира»[733].

В Берлине 2–3 октября миллион человек восторженно приветствовали момент объединения Германии. Однако с точки зрения международной дипломатии эти церемонии почти не были событием. Коль пригласил Горбачева и Буша принять в ней участие, но оба отказались. У каждого из них были свои собственные головные боли дома и другие, гораздо более важные приоритеты за рубежом. В Советском Союзе Горбачев боролся со все более открытым противодействием коммунистов-консерваторов – особенно после того, как он продал, как они считали, Германию Западу, а также с националистическими протестами на окраинах СССР, когда он пытался заручиться поддержкой своей программы реформ. По другую сторону Атлантики Буш боролся с Конгрессом по поводу бюджетного соглашения, одновременно пытаясь сформировать международную коалицию для решения кризиса в Персидском заливе. Фактически Кувейт уже становился более важным, чем Германия и Европа, в определении того, каким будет новый мировой порядок после окончания холодной войны[734]. В этом случае отсутствие Горбачева и Буша в Берлине не испортило торжества Коля. На самом деле, это позволяло новой Германии одной царствовать на сцене и торжественно отпраздновать свой день рождения[735].

В течение нескольких следующих месяцев Германия решала остававшиеся вопросы со своими восточными соседями. 12 октября Бонн и Москва подписали Соглашение о некоторых переходных мерах, которое зафиксировало сумму компенсации Советскому Союзу в размере 15 млрд немецких марок, а также Договор об условиях временного пребывания и планомерного вывода советских войск с территории ФРГ[736]. Вскоре после этого немцы и поляки тоже раз и навсегда положили конец спорам о границе. После символической встречи примирения 8 ноября канцлера Коля и премьер-министра Польши Мазовецкого