Шрифт:
Закладка:
– Нет, у меня их нет.
– Моя мама… – начала было Мари.
– Знаю, знаю, у твоей мамы всегда были с собой в запасе хрустящие хлебцы, когда вы собирались выйти в море. Но сейчас у меня, представь себе, никаких хрустящих хлебцев нет.
– Почему ты сердишься? – спросила Мари.
– Я не сержусь, зачем мне сердиться!
Прямо над ними открылся вдруг в тумане туннель – проход, ведущий вверх, к ярко-голубому летнему небу, – будто когда летишь, хотя ведет туннель прямо вниз.
Наконец раздался гудок парохода, довольно далеко в стороне.
– Хрустящие хлебцы! – высказалась Юнна. – Ну да, конечно… хрустящие хлебцы! Твоя мама была особенно оригинальна, когда дело касалось хрустящих хлебцев. Она ломала их на крохотные-прекрохотные кусочки, складывала их рядом и намазывала масло на каждый кусочек. Это продолжалось целую вечность. А я только и делала, что ждала, когда освободится нож для масла. И она делала так каждое утро, каждый день и каждый год, пока жила с нами!
Мари сказала:
– Ты могла бы завести второй нож…
Огромная, просто гигантская тень поднялась из тумана и вплотную проскользнула мимо, словно стена, сотканная из мрака. Юнна бешеным рывком включила мотор, запуская лодку, и снова выключила его; мало-помалу волны улеглись и настала полная тишина.
– Ты испугалась?
– Нет! Не успела. Кстати, – продолжала Мари, – твоя мама отличалась особым умением печь хлеб. Она то и дело посылала тебе свои ковриги и всякий раз при этом звонила в семь утра и болтала целый час. Хлеб из непросеянной пшеничной муки. Когда ковриги плесневели, мы называли их «зеленое слабительное».
– Ха-ха, как весело! – сказала Юнна. – И если уж разговор зашел о мамах, то, к слову сказать, твоя мама позволяла себе жульничать, когда играла в покер.
– Возможно. Но ей ведь было уже за восемьдесят…
– Ей было восемьдесят восемь, когда она плутовала, – никуда не денешься.
– Ну ладно, ладно, ей было восемьдесят восемь. В таком возрасте уже многое позволительно…
– Ничуть, – серьезно возразила Юнна. – В таком возрасте можно уже научиться уважать своего противника. Твоя мама обманывала безудержно, и хорошо, что ты это признаешь. Она не принимала меня всерьез, а это необходимо в честной игре… Работай немного сильнее левым веслом.
В самом деле стало очень холодно. Туман проплывал над ними и как будто сквозь них, все такой же непроницаемый. Юнна вытащила крючки из коробки на корме; можно выудить на эти крючки треску, когда день будет клониться к вечеру. Но отчего-то им не хотелось удить на крючки.
Они застыли в ожидании.
– Странно, – сказала Мари, – когда вот так сидишь, приходят в голову самые разные мысли. Который час?
– У нас никаких часов нет. И никакого компаса.
– Что касается мам, – продолжала Мари. – Есть один вопрос, который я никогда не осмеливалась задать. Собственно говоря, из-за чего вы постоянно ссорились? Мама говорила, что ветер дует с северо-запада, а ты тотчас возражала, что всего лишь с севера. Или с северо-северо-запада, или с юго-северо-востока. Так вы и продолжали, я знала, что в самой глубине души вы ссорились совсем из-за других вещей, очень важных! Даже опасных!
– Разумеется, так и было, – ответила Юнна.
Мари перестала грести. И очень медленно проговорила:
– В самом деле? А не пора ли объяснить наконец, из-за чего вы ссорились? Будь откровенна. Нам необходимо поговорить об этом.
– Хорошо! – ответила Юнна. – Прекрасно! Видишь ли, твоя мама все время, год за годом, таскала тайком мои инструменты. Она не умела точить ножи, она ломала один нож за другим. Не говоря уж о стамесках! Не говоря уж о всех тех прекрасных инструментах, что полжизни рядом с тобой, что так и ложатся в твои руки, и ты не можешь без них обойтись… А тут появляется некто, кто ничего не понимает и не уважает, кто-то, кто распоряжается этими драгоценными вещами так, будто это ножи для консервных банок! Конечно, конечно, я знаю, чтó ты скажешь, – ее маленькие кораблики были настоящим произведением искусства, но почему она не могла раздобыть себе собственные инструменты и ломать их себе на здоровье?!
Мари ответила:
– Да. Это было плохо! Очень плохо!
Она снова начала грести и через некоторое время подняла весла, чтобы удобнее было говорить.
– Это была твоя вина; она перестала делать кораблики.
– Что ты имеешь в виду?
– Она увидела, что ты делала их лучше.
– И теперь ты сердишься?
– Не будь тупицей, – ответила Мари и снова принялась грести. – Иногда ты сводишь меня с ума!
Они не заметили, когда туман отправился дальше в путь; долгий летний туман покатился к северу, чтобы прогневать обитателей шхер. И в один миг море стало свободным и голубым, и они причалили довольно далеко от Ревеля. Юнна запустила мотор. Они вернулись обратно на свой остров совсем с другой стороны, и остров показался им совершенно не таким, как обычно.
Начало всему – Георг!
Когда Мари вошла в прихожую, она услыхала, что печатный станок работал.
– Это снова ты? – послышался из мастерской голос Юнны.
– Я только за писчими перьями…
Юнна подняла печатные листы и строго посмотрела на них.
– Нет, – сказала она, – я знаю, что ты пожаловала сюда с твоим «Георгом». Ты переделала свой рассказ?
– Да. Всю концовку. Всю идею. И убрала массу повторов, а Стефана больше не зовут Свеффе, его зовут Калле.
– Боже мой! – промолвила Юнна.
– Может, я приду чуть позднее?
– Нет-нет, сядь где-нибудь, я продолжу завтра…
Они сидели друг против друга за столиком у окна. Юнна зажгла сигарету и сказала:
– Не нужно читать с самого начала, я все помню. «Фрёкен, нельзя ли нам принести еще три…» – и так далее. «Антон вышел позвонить…» Начни с черепахи.
– Но ты ведь прекрасно понимаешь, что лучше читать с самого начала, иначе целостного впечатления не получится. Можно я быстро прочитаю до той страницы, где начинается новое? То место, когда они идут в ресторан, я убрала, и никаких ненужных рассуждений об Антоне, он просто действующее лицо. Как тебе такая идея?
– Вполне возможно. А что с продолжением?
– Но я ведь дошла до конца!
Юнна сказала:
– Ну тогда начинай с черепах.
И Мари надела очки.
«– Кстати, о грустном, – сказал Калле, – ты читал эту историю об одиноком самце черепахи, о котором на днях писали в газете? О черепахе по имени Георг.
– Нет, и что с ним?
– А то, что Георг – последняя галапагосская черепаха, других таких черепах нет.
– Черт побери! – ответил Буссе.
– Да, и Георг все время бродит по кругу и все ищет да
