— Удивительно не то, что я не сразу узнал господина Гельмута фон Крейзе, — сетовал Сахиб Джелял, мерно покачиваясь в седле. — Он почти не изменился, хоть и стал тоще и жилистее. Удивительно его появление в Иране в облике скромного швейцара гостиницы. — Он явно ожидал вопросов Мансурова, но, видя, что тот молчит, продолжил рассказ: — Удивительно, что ливрея швейцара облекла офицера гитлеровского рейхсвера. Можно вообразить, какие паскудные, смердящие дела здесь закручиваются на стыке границ СССР, Ирана, Афганистана…

Но, прежде чем он начал рассказывать, Аббас Кули вступил, по своему обыкновению, нетерпеливо в разговор:

— Где сало, там мухи! Кружат и кружат роем. Несчастный наш Хорасан приступом берут то инглизы, то аллемани… Похоже на злой ветер, горячий ветер… Срывает, скручивает листья с деревьев, огнем опаляет перья птиц на небе. Эх! Превратить бы всех империалистов в ишаков и напялить им на морды недоуздок! У обожравшихся персидским хлебом гитлеровцев такая начнется отрыжка, от которой пыль поднимется, кишки через рот полезут… Но раньше меду мы испробуем яд пчел…

— Сперва, и в этом нет сомнений, гитлеровцев разгромим мы, — сказал Мансуров. — Влетит им под Сталинградом. Это ясно как божий день. А тогда конец всяким наполеоновским планам. Но мы видели начало. И мы видим конец… Самое сложное — середина. Вот серединой и надо заняться. И немедленно… Сколько осталось до джемшидов? — помолчав, спросил он вдруг. — Наше путешествие что-то затянулось. Не думал я, что потребуется столько времени, чтобы добраться до Кешефруда… Не думал, что столько гадов и жаб… вы их так назвали, уважаемый Сахиб… всякой фашистской нечисти собралось под каждым кустом, под каждым камнем… Нет, надо принимать меры.

— Кочевье? Совсем близко… — Аббас Кули так живо завертел головой, будто он уже видел своими выразительными карими глазами черные шатры джемшидов среди зелени лугов. — Однако горы, скалы… Пожалуй, два дня и две ночи ехать…

— Проезжали мы здесь однажды в Серахс, — добавил Сахиб Джелял, очень крутой перевал… Настоящий щит, которым джемшиды оградили себя от резахановских жандармов. Два дня, говоришь, Аббас-ага? Молодой ты, прыткий… А солидному человеку и за трое суток не добраться.

Мансуров помрачнел. Удивительно — настроение всадника передалось его коню. Ход его, бодрый, веселый, вдруг сделался неуверенным, сбитым…

Забеспокоился и Сахиб Джелял. Он был очень наблюдателен.

— Мы, кажется, дальше не поедем, — заметил он подъехавшему Аббасу Кули. — Путешествие наше кончилось.

— Никогда! — воскликнул Аббас Кули. — Разве Меджнун откажется от своей Лейли? Меджнун уже годы думает о ней, своей единственной. Годы он ищет ее. И вот когда осталось сделать шаг… Неужели он остановится? Вы, господин, не видели ее. Какие глаза, о!

— Слова твои, Аббас, пустые. Посмотри на комбрига. Конь его спотыкается. Конь знает, чувствует, что его повернут обратно.

— Может ли быть такое!

Попридержав коня, Мансуров дождался спутников и задал вопрос:

— Почтенный помещик говорил про совещание администраторов астана. Когда оно собирается?

— В понедельник. То есть через три дня.

— Помещик говорил, что совещание очень важное?

— Да, очень.

— И потому он вынужден задержаться в Баге Багу и любезно предоставил мне возможность самому съездить к джемшидам по моему делу?

— Да, вы правильно поняли.

— Вот как!

Круто повернув коня, Мансуров погнал его обратно по дороге. Сахиб Джелял поспешил его нагнать.

— Позвольте вам сказать об одном немаловажном обстоятельстве, — вкрадчиво пояснил Сахиб Джелял. — Расположение созвездий, как подсказывает мне мой опыт, неблагоприятно для нашего возвращения в Баге Багу.

— Вы хотите сказать, что в Баге Багу опасно?

— Я не говорю этого, но боюсь, что это так.

— Есть люди, которым крайне нежелательно мое присутствие в Баге Багу. И они придумали историю с джемшидами, чтобы удалить меня.

— Клянусь вам, госпожа Шагаретт действительно находится в кочевье в долине Кешефруд. Господин Али Алескер знал о ваших поисках и навел справки. С джемшидами все правильно. Он сказал вам правду. Он искренне хочет вам помочь. Он близко принял к сердцу ваши заботы.

— И воспользовался моей бедой, чтобы убрать меня из Баге Багу?

— Но что вы один можете сделать?

В голосе Сахиба Джеляла звучало отчаяние. Он посмотрел на едущих в стороне Аббаса Кули и Мехси Катрана.

— Посмотрим! — ответил Мансуров.

Далек, бесконечен путь в джемшидские кочевья. И неудивительно, что он породил одну такую историю об удивительном страннике по жизни, историю почти фантастическую. Но Сахиб Джелял поклялся, что он не выдумал ни одного слова.

Начиналась история в эпических тонах:

«Он родился от матери и отца… И ему дали имя… Неважно, какое. Но у него было имя, и он сел на коня времени и пустился в странствование по миру.

Мальчик — герой истории — появился на свет среди скал и коз. Если бы не слова одного кишлачного мудреца, вырос бы из мальчика козий пастух или мастер — уста по дублению кож, потому что он родился в семье полунищего кожемяки-горца. Собрались как-то такие же кустари, и мудрец изрек: „Человек приобретает теньги, а на теньги можно сделать человека“. И мальчика послали из гор в Бухару на деньги бедняков кожемяк в медресе, чтобы он выучился и чтобы у них в кишлаке и кожевенном цеху был умный человек. „Невежда — слепец. О незрячий, возьми частицу мудрости!“ И мальчик выучился. Он старался и получил знания. „Палка учителя — роза. Кто не вдыхал ее аромата, тот глупец и невежда“.

Но знания порождают искушения ума и сердца. Мальчик, став юношей, возмутился против схоластики религии и против деспотов. Тогда сына кожемяки бросили в бухарский зиндан на съедение клещам и паразитам. К счастью, у юноши был друг, ученый из России, которому студент медресе переводил тексты из старинных рукописей. Ученый добился, чтобы юношу высвободили из зиндана. Парня отпустили, но на память оставили двадцать багрово-синих рубцов на спине от двадцати палочных ударов. Зиндан и палки не излечили сына кожемяки от брожения ума. Устроенный тем же самым ученым в канцелярию губернаторства Самарканда, сын кожемяки скоро прослыл вольнодумцем и года через два вынужден был спасать свою свободу от царских полицейских. По тогдашнему обычаю, сын кожемяки отправился в паломничество в Мекку к мусульманским святыням искать правду жизни. „Чему подобна эта здешняя жизнь? Она подобна воде, которую низводим мы с неба и которой питаются земные растения“. Таким растением мнил себя сын кожемяки. Он пристрастился во время мекканского ходжа к наиболее достойному для мусульманина занятию — купле-продаже и преуспел в этом. Он стал рабом желудка и поклонником живота. Он жил в неге