Недавно очередной набег на русское порубежье совершил коварный половецкий хан Шарукан. Поднимались к небу дымы пожарищ, перед взором вставали разрушенные дома, горы трупов на дорогах, лежащие в руинах пограничные городки и сёла. Одни чёрные остовы печей высились над степью да ещё кое-где чёрные же обгоревшие кресты над пустыми глазницами окон каменных испоганенных церквей.

Тогда Яровит говорил, словно бы сам к себе обращаясь:

— Русский человек не для такой жизни создан. Ему — покой, хозяйство справное нужно. А эти просторы, где нет ничего стойкого, постоянного, где каждое лето — половцы, торки, берендеи или ещё бог весть кто — нет! Я вот люблю лес — там тишь, прохлада, уют. А здесь — здесь пограничье, тут сторожевые крепости должны стоять, валы, но не деревни, не сёла. Заставы — но не пашни.

— Но земля-то вон экая добрая. Чернозём, — возразил один из дружинников.

— Земля? Да, хорошая земля. Только вот пахарей живых что-то не вижу я на этой земле. — Яровит горестно усмехнулся и, круто поворотив копя, коротко приказал ехать в обрат.

...Почему-то вспомнился Тальцу этот давешний разговор. Что хочет дядя? Что думает о своём и о его, Тальца, будущем? Или мыслит уехать навсегда отсюда, с Черниговщины, забраться в вятичские свои вотчины? Но зачем тогда отправляет его на Волынь? Или таит в душе нечто большее?

Талец не решился спрашивать — не время было сейчас для такой толковни. Утром, оседлав любимого своего каракового жеребца, понёсся он крутым речным берегом в Киев.

Глава 63

ПУТЬ НА ЗАХОД

С важным спешным поручением отправлялся молодой князь Владимир Мономах в Волынскую землю. Тревожные вести катились волнами с западных рубежей Русской державы — заступился за Изяслава и собирался помочь ему вернуть Киев и покарать нарушителей Ярославова ряда польский князь Болеслав Смелый. Но помощь помощью, ряд рядом, а червенские города — вот что влекло на Русь наглого и жадного ляха. А там — железные рудокопни на Тетереве и Гнилопяти, свинцовые рудники возле Родно, на самой границе с Угрией, соляные кони под Галичем. Великое богатство мнилось Болеславу. А ещё — проходили здесь торговые пути из Византии и болгар, стояли неприступные города-крепости, простирались богатые пашни, струились полноводные реки.

Трудное дело предстояло двадцатилетнему князю — должен будет он повести с ляхами переговоры о мире. И мир этот нужен был сейчас во что бы то ни стало, иначе снова будут гореть разграбленные сёла, реветь угоняемый скот, снова чертополохом и бурьяном зарастут поля, захиреет Русь, погрузится в пучину лихолетья. Тогда и половецкие ханы опять о себе напомнят, и полоцкий чародей Всеслав, того и жди, вцепится в спину волчьими острыми зубами.

Издревле была Волынь камнем преткновения в добрых отношениях двух славянских держав — Польши и Руси. То ляхи иной раз, пользуясь слабостью соседа, овладевали Червеном, Бродами или Луцком, то русские князья внезапными стремительными ударами дружин возвращали эти города себе, возводя на берегах Буга, Хучвы, Стыри, на высоких земляных валах и на крутых горных склонах неприступные крепости.

Добирались Владимир и его люди на Волынь по широкой, проторенной через зелёные буковые леса и рощи дороге — той самой, по которой совсем недавно шли на Киев иноземные рати.

Война в этих местах — пахарь привычный, и то и дело на глаза путникам попадались или жёлтый скелет убитой лошади, или оброненный воином в жаркой схватке ржавый шелом, или длинная стрела, намертво врезавшаяся в сухую кору дерева.

За Возвяглем начиналась Волынская земля с её серебристыми быстрыми речками, извилисто петляющими между холмами, льющимися откуда-то сверху, журчащими на камнях. Леса и перелески стояли зелёные, жирные, ухоженные рольи тянулись на многие вёрсты. Дышалось легко, привольно, ласковый свежий ветерок обдувал лица.

На полях шла уборка озимых, множество крестьян в посконных рубахах, на которых проступал обильный пот, усиленно работали серпами.

«Вот трудятся, и не думают, верно, что нахождение ратное случиться может. Придут ляхи али иные какие вороги, да отберут весь урожай. А может, привыкли к войне, вот и не глядят окрест? — размышлял, всматриваясь вдаль, Владимир. — А если вот так подумать. Вот я — людин, ролью нашу, сею, убираю, в закрома зерно сыплю. Не едино ль мне: посадник ли киевский в городе сидит, кастелян ли краковский? Лишь бы не ограбили, излиха тяжкой данью не обложили, не вытоптали б посевы. Али есть иное что?.. Да, есть. Вот оно: римские патеры, латинский крест, огнём и мечом прививаемый, как в Поморье. В этом беда, в этом несчастье».

...Главный город края — Владимир-Волынский, основанный прадедом Мономаха, Крестителем Руси, раскинулся на небольшом возвышении над заболоченной низиной при впадении в Лугу речки Смочь. Дубовый детинец обрамляли земляные валы высотой до десяти аршин. Такие же высокие валы окружали и обширный, тесно застроенный окольный город. Маленькие уютные домики из камня, белого галицкого и зелёного холмского, светлые одноглавые церквушки с рвущимися в небо крестами, оживление, веселье вокруг, и вместе с тем — мрачные дубовые стены, заросшие ряской протоки Смочи, кольцом опоясывающие укрепления детинца, суровые усатые воины в сверкающих на солнце доспехах на забороле — таким необычным показался молодому Владимиру этот город, в котором доведётся ему в грядущем побывать ещё не один раз.

Были тут и сложенные из кирпича латинские костёлы, и островерхая арабская мечеть с полумесяцем над куполом, и торжище, такое большое и многолюдное, какого и в самом Киеве, пожалуй что, и не сыскать. Пылкие темноглазые влахи[275] и широкоскулые печенеги, степенные, аккуратные немцы и шумные, горячие греки, арабы с коричневыми лицами и чернобородые персы на своём языке каждый предлагали покупателям шёлковые ткани и серебряные изделия, парчу и паволоки, предметы домашней утвари и оружие, восточные сладости и благовония. Здесь же местные торговцы — руссы, ляхи и угры, продавали рыбу, восковые свечи, меха, скот, конскую обрудь, шиферные пряслица.

Владимир остановился в каменных княжеских палатах. Жарко топили муравленые печи, языки огня лизали горящие поленья, каменные столпы с резьбовой росписью поддерживали высокие своды и рядами шли вдоль горниц.

Хоромы были просторны и малолюдны. Уже без малого девять лет, со времени отъезда покойного Ростислава Владимировича в Тмутаракань, пустовал княжеский волынский стол. Пустовал до того мгновения, как переступил порог он, Владимир, двадцатилетний юноша с задумчивым взглядом тёмно-серых