«Ряд ещё не раз вспомнят, если нужда в этом явится», — думал Всеволод, глядя, как в отблесках зарниц сверкает в темноте днепровская гладь, подёрнутая слабой рябью. Покачивались на воде утлые, маленькие лодочки, и думалось ему о том, что и сама жизнь человечья подобна такой лодчонке — то несёт её вниз по течению, то прибивает к берегу, то разбивает о пороги. Ох, как бы не разбилась Святославова лодка об острые камни!

— Брат, — обратился Всеволод к Святославу. — Просьба у меня к тебе будет.

— Сказывай, брате! Помог ты мне вельми! Уж топерича ни в чём те не откажу!

— Мниха одного, Никона, Изяслав неправою силою сослал в Тмутаракань. Позволь ему в Киев вернуться.

— Экая просьба у тя! — пожав плечами, рассмеялся Святослав. — Да хоть десяток, хоть сотню монахов возвращай! Ославят нас токмо!

Не догадывался Святослав, не помнил, что монах Никон — не кто иной, как бывший митрополит Иларион, и с той поры как воротится он в Киев, вечным укором и вечной болью станут для новоиспечённого великого князя его глубоко посаженные исполненные мудрости глаза; с ужасом и трепетом будет вспоминать Святослав то крестное целованье у отцовского смертного одра и будет мучиться он до скончания дней своих, так и не поняв, где, когда и в чём именно совершил роковую ошибку.

А совершил он её, когда погнался за киевским столом и отдал Чернигов Всеволоду, тем самым обделив своих сыновей, лишив их права наследовать отцовскую волость. Но не мог Святослав заглядывать далеко в грядущее — мыслил он только о сиюминутной выгоде, мечтал о власти, о свой славе, не хватало ему в действиях осмотрительности и осторожности, не ведал, что, садясь на золотой стол в Киеве, подталкивает он к власти другого — родного своего брата Всеволода, князя Хольти, гораздо более хитрого, коварного, искушённого, дальновидного.

Всеволод же, слыша звон бубнов и оживлённые голоса вокруг, не испытывал особенной радости. Казалось ему, упустил он что-то в жизни, чего-то не уразумел, не постиг.

«Вот за мной не пошли бы, как за Святославом, — размышлял он с горечью. — Но в чём же, в чём ошибка моя?! Неужели в том, что бежал тогда из Чернигова в Курск? Что не добивался громких ратных побед, как Святослав?»

Наверное, не слишком заметен своими деяниями был доселе он, Всеволод, не любил его народ, даже в Переяславле, и то не вспоминали, что столь много выстроил он церквей, что обновил крепостные стены, что заключил не один важный мир с половцами. Говорили лишь, как оженился на дикой половчанке, отослал дочь в монастырь, коварно полонил Всеслава да унёс ноги с поля брани на Альте.

Но отныне... отныне все силы свои, весь ум употребит он на то, чтобы прославиться и достичь вышней власти. Медленно, постепенно, шаг за шагом будет он подбираться к заветной цели — отцову столу. Он чувствовал в себе силы, знал, что вытерпит, переждёт, если надо — обладал он умением выжидать и терпеть, чего не хватало порой горячему и пылкому Святославу.

Пусть иногда нелепый случай, слепая судьба ускоряют события истории, и трудно сказать, как бы повернула жизнь, но всё равно происходит в ней то, что рано или поздно должно было свершиться.

Тихо, неприметно, но шёл князь Всеволод, «пятиязычное чудо», к своей заветной, возлелеянной в глубине души мечте. И близок был тот час, когда пути назад у него уже не будет. Как стрела, выпущенная из лука, полетит он, князь Хольти, вдаль, не оглядываясь, не рассуждая, почему, что и как. Сейчас ещё, наверное, мог он повернуть, отойти в сторону, что-то переменить в своей жизни, ещё оставался у него выбор. Но уже не думалось ни о выборе, ни о чём ином. Мечта о киевском великом столе туманила ему разум; как зараза, она проникла в каждую частицу его тела, в каждую каплю крови. И не было сил, не было воли, чтобы отступать и каяться.

Глава 61

ЛЮБОВЬ РОКСАНЫ

— Ну, ступай же ко мне! — шепнула с улыбкой Роксана, потянувшись к Глебу.

Руки её, сильные и нежные, с долгими пальцами, обвили шею возлюбленного мужа, русые распущенные волосы приятно щекотали его обнажённые плечи. Но Глеб оставался мрачен и молчалив. Казалось, он не замечал Роксаны, не слышал её призывных слов. Отстранившись от неё, он стоял посреди опочивальни, неподвижный, словно бы неживой, и уныло низил взор.

«О, Господи! Опять сей волхв пред очами! И почто поверил я пророчеству его глупому?! Ведь старая вера — ложь! Гоже ли христианину мыслям греховным предаваться?! Вот ныне глядел на братьев и думал: кто из них, кто створит дело кровавое?! Ольг? Роман? Давидка? Нет, не может того быть! А еже Мономах?! Бог весть, что у него на уме?! Да нет, и он не посмеет. Аще вот Изяславичи токмо? Но они топерича — изгои жалкие. Невестимо, воротятся ли когда в Русь!»

— Почто невесел, муж мой? — Роксана прикоснулась губами к его щеке и ласково пощекотала её языком. — Нешто слабой жёнки испужался?! Не узнаю тя. Николи такого не бывало! Твоя я, всю жизнь твоею буду. Счастливы мы, никто счастью нашему помешать не посмеет! Дщерь у нас, Фотинья, топерича-от сынок. А потом ещё дети будут. На Руси жёнки чадородные. — Она засмеялась.

— Нет, не хощу! — воскликнул Глеб.

— Да что с тобою створилось?! Поведай, не таи. — Роксана озабоченно и даже с испугом ощутила, как сильно дрожит мужнино могучее тело.

Глеб сжал губы.

«Нет, николи, Роксанушка, лада моя жалимая, не узнаешь ты, о чём кажен день мыслю я!» — подумал он. Слабая мимолётная улыбка скользнула по его лицу.

— Роксана, может, зря ты се... Не стоило, верно, за меня и выходить. Шла б за Мономаха али тамо... за иного кого. Счастлива была б.

Роксана в сердцах стукнула его кулачком в бок.

— Замолчи сей же час! Али не своею волею пошла я за тя? Али беда какая у нас створилась? Красен ты, силён, сладко мне с тобою, а Мономах что? Приглядеться — угрюм, раздумчив, всё со книгами. Верно, один хлад в сердце. Чужой он мне! Ромей — одно слово! С им не то что счастье