— Тише. Тс-с! — приложил палец к губам Годин. — Талец, ты по правую руку иди. А ты, Бусыга, держи левей. И ползком, чтоб не узрел никто.

Ползли сакмагоны по мёрзлой, мокрой земле. Холодный дождь вперемежку со снегом неприятно обжигал лица.

...Долгие, унылые дни проводил в тщетном ожидании известий от Болеслава молодой Владимир, но ляшский князь не спешил возобновлять переговоры. С заборолов Сутейска видели, как всё новые и новые отряды оружных ратников подходили к польскому лагерю.

Со временем всё сильней овладевало Владимиром беспокойство.

«Почто тянет время лукавый лях? — лихорадочно размышлял он, вышагивая по горнице. — Нет, здесь нечисто».

Весьма кстати подвернулся один русский купец, возвращающийся в Киев из немецкого Регенсбурга[277]. От него Мономах узнал: в Германии идёт война. Спорят меж собой германский король Генрих[278] и многие герцоги и графы, принявшие сторону римского папы. А разгорелась вся эта свара из-за инвеституры, то есть права назначения на церковные должности. Папа Григорий считал, что только он имеет право рукополагать в епископы и аббаты, Генрих же в противовес ему выдвигал своих сторонников.

«То лишь предлог — инвеститура, — думал Владимир. — Король Генрих, бестия этакая, давно на италийские земли глаз положил. А папа Григорий допустить сего не хощет, боится, соуза ищет у норманнов в Неаполе и на Сицилии. Но для меня тут иное важно: руки у Болеслава ныне развязаны, не боится он, что немцы ему в тыл ударят. Пото и время тянет лукавый лях, и силы великие совокупляет. Как же ему помешать?»

Так ничего и не придумав, нарядил Владимир к польскому лагерю сторожу. Старшим пошёл опытный Годин, а в подмогу ему молодые Талец и Бусыга.

...До утра трое сакмагонов отсиживались в глубокой, поросшей орешником балке. Когда же на востоке тускло зарозовела унылая осенняя заря, выползли они на пригорок, откуда весь ляшский лагерь виден был, как на ладони.

В лагере чувствовалась суматоха. Сотники в бронях объезжали костры, у которых собирались пешие воины, в звонком, прозрачном воздухе слышались громкие слова приказов. Вот заиграл рог, и во главе комонного отряда показался сам Болеслав, в багряном корзне и отливающем холодной сталью шишаке с белыми перьями. Крикнув что-то гридням, рысью поскакал он по дороге на Сандомир. Следом, растянувшись длинной цепью, поспешали вершники.

— Чего они? Куда-то в иную сторону полетели? — пожал плечами Талец.

— Верно, дело какое спешное. Обоз встречать аль с кем из бояр свидеться, — ответил Годин. — Поглядим, дале что будет.

— А вон то что за возок? — Быстроглазый Бусыга указал на выкрашенный в красный цвет, с белым орлом — гербом Пястов[279] — посередине, запряжённый шестёркой лошадей крытый возок. Окружённый несколькими стражами, он медленно катил прямо на них.

Годин, нахмурив чело, молча передёрнул плечами.

Возок остановился шагах в пятидесяти от сакмагонов. Один из стражей отворил дверцу, другой поставил посреди поляны раскладной стульчик. Молодая женщина в долгом плаще и парчовой шапочке с алым верхом сошла со ступеней возка. Она села на стульчик и, жестом отстранив гридня, задумчиво обратила взор вдаль. Сакмагонам даже почудилось, что слеза покатилась по её густо намазанной белилами щеке.

— Что за краля? — шёпотом спросил Бусыга.

— Тише ты! — цыкнул на него Талец. — То княгиня ляшская, Святослава, князя Киевского, дщерь.

— В самом деле?! — удивился Бусыга. — Слышь-ка, Талец. И ты, Годин. Может, нам её сейчас... ну, в полон взять. Гляди — я вон того гридня, усатого, на ся возьму, ты, Талька, того, который на козлах, а Годин стрелами тех двоих, что на поляне, сшибёт. Тотчас мы тогда сию княгиньку под белы ручки да ко Владимиру в гости.

— Глуп ты! — осадил не в меру разошедшегося молодца Годин. — Ветер у тя в голове гуляет, хлопче! Еже мы княгиню полоним, то и князь Владимир разгневается, и Болеслав осерчает, сразу рать поведёт на город. Ты б думал сперва, а после уж болтал. А то молотишь чепуху всякую!

— Я думаю, князя Владимира вборзе упредить надоть, — сказал, бесшумно отползая вниз в буерак и увлекая за собой товарищей, Талец. — Княгиня сия, слыхал я, дружна была со Владимиром. Глядишь, она и поможет мир створить. Да и Болеслав покуда в отлучке.

— Верно сказываешь, — одобрил Годин. — Поспешим же в обрат.

Возвращались они почти не таясь, быстро проскакивая овраги и перелески. Князь Владимир уже с утра ждал своих сакмагонов. Выслушав короткий, сбивчивый рассказ Тальца, он велел немедля седлать коней и послал в лагерь ляхов гонца с вестью: он-де, князь Владимир, выезжает на встречу с сестрой. С собой Мономах взял только нескольких гридней и обоз с богатыми дарами.

«Болеслава в лагере нет. Самый час потолковать с Вышеславою. Токмо вот... сколь лет-то прошло! Поди, уж и не помнит, как тогда хворостиной нас со Святополком отхаживала».

...Изумлённая Вышеслава ожидала его на той же полянке, возле того же раскладного стульца. Давно не видевший сестру Владимир залюбовался её красотой. Он даже усомнился поначалу: а та ли это смешливая, златокудрая девочка в голубом платьице? Стройная, строгая красавица-княгиня стояла перед Владимиром; обшитая горностаем шуба струилась с её плеч; горели золотом серьги; прикреплённые к парчовой шапочке алмазные подвески сверкали у висков. Только в уголках больших алых губ проглядывала всё та же детская смешинка, да глазки серые лукаво светились, да носик всё так же задорно был вздёрнут, а личико было миниатюрное, хрупкое, словно вырезанное неведомым искусником из белого мрамора.

— Владимир! Мономах! Ты! Господи! И не узнать тя! Рада, вельми рада! — воскликнула она, вмиг отбросив строгость свою и кажущуюся неприступность.

— И я рад встрече со княгиней, исполненной незабвенной красоты, — промолвил Владимир, сам понимая, что говорит совсем не то, что нужно.

Вышеслава неожиданно расхохоталась.

— Ну, начал! — сказала она. — И где токмо выучился тако говорить? Сестра ж я те, не чужая, чай.

Она тихонько толкнула его в бок.

В шатре в честь Владимира был учинён пир. Вельможи и придворные женщины княгини без устали осыпали молодого князя похвалами, он в ответ натянуто улыбался и всё думал о том, с чего бы начать ему трудный, но такой необходимый разговор с сестрой.

Гридни князя принесли и поставили перед Вышеславой полный золотых украшений ларец. Юная княгиня, восторгаясь, нацепляла