чудодей полохнул в горницу, услышав крик дагаевского кочета, и у порога скрипнула половица... Тихон Маркяныч, очнувшись, приподнял голову и с изумлением огляделся. Тишина и мрак цепенели на дворе и в хате. Гудела только печь, отзываясь на порывы ветра. Чуть погодя к шуму присоединились какие-то струнные звуки, выводящие тревожно-простую мелодию; заглушая их, точно бы ухнул барабан, — и снова пламя улеглось, протяжливо зарокотало.

— Не печка, а цельный оркестр, — спросонья промолвил Тихон Маркяныч и зевнул. — В остатний разочек слухаю...

Уезжали в бестолковом переполохе. Староста Шевякин дал команду срочно прибыть на майдан, так как немцы ушли из Пронской, и не ровен час, нагрянут красноармейцы. Второпях Тихон Маркяныч забросил узлы с вещами, стал укладывать съестные припасы: мешок картошки, жбанчик смальца, бочонок мёда, сумку с бобышками и сухарями, не забыл и пару чугунков. Выехав на улицу, Тихон Маркяныч передал вожжи сонному Федюньке. А сам скорёхонько взналыгал и вывел корову, шарахающуюся после длительного пребывания в сарае, привязал её к задку фурманки. Всей семьёй на дорогу присели. Тихон Маркяныч, надевший старинный тулуп, грузно поднялся с табурета, сокрушённо махнул рукой:

— Ну, возврата теперича нет! С Господом Богом!

Он чуть помешкал, думая, забирать икону Георгия Победоносца или оставить? И круто повернулся к выходу: пусть освящает курень да помогает всем его жильцам...

Расцеловались. Полина Васильевна, в зимнем, с лисьим воротником пальто, справленным перед войной, в чёрном шерстяном платке и валенках с калошами, выглядела столь непривычно, что Федюнька нахмурился. А может, ощутил детским сердечком неизбежность разлуки.

— Не журись, кровинушка, — пыталась ободрить его бабушка, а у самой дрожал голос. — Слухай маму, не балуйся... Смотри жалей её и не разрешай тягать чижелое. А мы, даст Бог, поскитаемся, да и — задний ход.

— Как дюже соскучишься, так и приезжай, — посоветовал внучок, у которого вдруг покосилась нижняя губа, но он быстро прикусил её и сдержал слёзы.

— Загадывать не будем, — вздохнула Полина Васильевна и, став на деревянную спицу колеса, ловко забралась в повозку, угнездилась на кучерском сиденье рядом со свёкром. Несло снежком. Мутное, брезжило утро. Тихон Маркяныч, прихвативший вожжи толстыми рукавицами, гикнул и подхлестнул кнутом мерина. Подвода загромыхала по мёрзлой земле, за ней, как на аркане, повлеклась испуганная бурёнка. На земле, прикрытой снежной пеленой, чётко отпечатались следы её ног, лошадиных подков, колёс. Лидия, держа сынишку за руку, с опухшими от слёз глазами, пошла следом, провожала родных до майдана, стараясь покрепче, на всю жизнь запомнить их лица. Старик не оглядывался. Очевидно, опасался смалодушничать, повернуть вспять. А Полина Васильевна сидела вполоборота и махала рукой в белой козьей варежке, исподволь вытирая щёки.

Напротив церкви уже ждали три подводы. Шевякин, с женой и дочкой-невестой, восседал в поместительной телеге, к которой также была приналыгана корова. Звонарёвы оказались дальновидней всех: натянули на деревянных дугах брезент над своей подводой, придав ей вид цыганской кибитки. Поодаль стояла линейка, в которой отважились ехать на пару Анна Кострюкова и Ковшаров Филипп, накануне ушедший из семьи. Его провожали, не боясь людских пересудов, законная жена Анисья с дочуркой, причитая в голос.

Тихон Маркяныч подвернул лошадей, заезжая сбоку, и задохнулся от гнева! Кучеровал подводой Звонарёвых дед Дроздик. При виде двурушника Тихон Маркяныч ястребом слетел с фурманки, занёс кнут. Птичий угодник оглянулся и покаянно опустил голову.

— Бей. Виноватый...

— Не бить... Убить тобе мало! Пакость такая!

— Прости, Тиша, по старой дружбе! Язык мой, должно, чёрт подковал.

— Зараз мараться не стану. Но попомни: лучше сторонись... — непримиримо бросил Тихон Маркяныч, снова забираясь в фурманку, всё же несколько умиротворённый принародным раскаянием брехуна.

А тот, поторапливаемый старостой, уселся на облучок звонаревской кибитки и тронул лошадей, за ним погнал рослого жеребца, запряжённого в линейку, Филипп. Полина Васильевна, встретив взгляд Аньки, испытующий и самодовольный, вспомнила давнее:

— Правьте за старостой. Я эту хлюстанку зрить не могу!

Свёкор подождал, пропустил подводу Шевякина вперёд и поехал последним, замыкая обоз. С ехидцей заметил:

— Кумпания как на подбор!

Уже за околицей Полина Васильевна всполошилась, стала хватать и развязывать узелки. И вдруг, запалисто дыша, проговорила:

— Платочек пропал. С землицей. Либо забыла, либо кто взял. Поворачивайте домой. А мы их догоним!

— Домой? Да ты в своём ли уме, Полина? За несчастьем? Не поверну! И не проси!

— Тогда на кладбище завернём.

— И туды не поеду! Аль примет не знаешь? Рази можно на погост заводить коня, собираясь в путь? Окстись! Ну забыла землицу — и бог с ней. Покойники не обидятся. Главное, мы иконку старинную взяли, какой ишо прадеда благословляли, а я вас со Стёпой. Они не воскреснут. А нам — ехать да ехать!

Полина Васильевна вздыхала до тех пор, пока их подвода не поравнялась с кладбищенской изгородью.

— Остановите! — крикнула таким властным голосом, что Тихон Маркяныч вздрогнул и, заваливаясь назад, натянул вожжи. — Заезжать не станем. А зайтить можно!

Шла по степной дороге, присыпанной снежком, немолодая казачка. Светлым-светло было окрест. И среди неоглядной белой равнины, на взгорке, крылом трепетал на ветру, одиноко чернел вдовий платок.

6

Над Ставрополем — буранная ночь, багровое полотнище множественных пожаров. Тяжёлый навес туч. То сгущается тьма от снегопада, то разрывается огненными вспышками. Ветер раздувает пламя, несёт его от дома к дому, языкастые огневища карабкаются на высокие крыши, деревья. Мнится, рыжепалая дьявольская длань шарит в подоблачье и падает на город...

Тремя мощными потоками по ярам и оврагам вливались батальоны 1179-го полка в лесистую низину, на холмы, к исходным рубежам атаки. Захватом в несколько километров, в метельной мгле двигалась русская рать, из-за маскировки лишённая возможности использовать лошадей и потому по-бурлацки тащившая пушки, — сливались шаги в тяжёлый гул. И эта скрытность, размах наступательного манёвра полнили души солдат тревожным ожиданием, заставляя искать успокоение в привычных и простых действиях, в ходьбе, в коротких шутках. А впереди, за урезом высот, высокими волнами плескалось море огня, точно на картинах средневековых мастеров, изображавших апокалипсис.

Автоматчики Заурова обогнали головную группу батальонной колонны и канули в снежную темень. Яков вёл бойцов, ориентируясь по изломистой черте крыш, проступающих на фоне зарева. Их стала постепенно закрывать громада Мамайской горы в тёмной щетине леса. До неё было километра полтора. И при благоприятной ситуации отделение проникло бы в город задолго до начала штурма.

Холод подгонял. Шли разреженным строем, стараясь не шуршать прихваченной морозцем палой листвой.