связистка Алёна, статная, светловолосая волжанка, тут же, на припечке, заваривает в чугунке чай. Вдохнув мятно-чабрецовый аромат, подполковник улыбнулся и, чувствуя в озябших ногах тяжесть, присел на табурет, скрестил руки на груди. Он с трудом перебарывал сон, думая о скором бое, но мысли вязли, путались. Его о чём-то спросил ординарец, но в ответ Гервасиев лишь двинул плечом и, закрыв глаза, мгновенно уснул... Через минуту-другую вдруг вскинулся, дивясь своей слабости, зыркнул по сторонам и остановил взгляд на вошедшем, в припудренной снежком гимнастёрке, Шорине, конвойном и небритом молодом мужчине в лисьем малахае. Подполковник нехотя поднялся, одёрнул китель.

— Слушаю. Кто таков? Что за особые секреты? — недовольно спросил он и прошёлся вдоль стены, заложив руки за спину, — коренастый, с копёнкой русых волос и остриженными, по армейской моде висками.

— Боец партизанского отряда Шаганов. По заданию командира находился в Ставрополе, собирал сведения о вражеской обороне. Сегодня приказано выйти к вам и доложить.

— А чем можете доказать, что партизан, а не провокатор или... подобный гусь? — вприщур глянул Гервасиев и остановился, положил руки на гнутую спинку венского стула, на котором по-хозяйски развалился и придрёмывал пушистый рыжий кот.

— Документ при мне ... — возразил партизан, и умело — носком о задник — снял левый сапог и выпростал примотанный портянкой пакет.

Гервасиев усмехнулся, поворачиваясь к офицеру контрразведки, дескать, как же вы обыскивали? Шорин нервно хмурился, пока задержанный разворачивал свою истрёпанную книжицу.

— Шаганов Яков Степанович. Боец партизанского отряда. Звание — старший сержант, — с явным недоверием прочитал контрразведчик и тут же уточнил: — Кем и где присвоено?

— Я служил в сабельном эскадроне 257-го полка 17-го кавалерийского корпуса. Под Хадыженской контузило. С товарищами переходил линию фронта. Повторно был контужен. Лечился в своём хуторе, пока не связался с партизанами.

— Ладно. Подробности своей биографии расскажете после... По карте ориентируетесь?

— Так точно.

Командир полка, направляясь к столу, внимательней присмотрелся к партизану: плечист, чубат, чернобров. Красив той мужественной красотой, которая присуща казачьему роду. В карих глазах — ни тени смущения, сосредоточенность.

— Из казаков, что ли?

— Из донских казаков.

— Показывай... — кивнул Гервасиев, ожидая, когда подойдёт к нему начальник оперативного отдела штаба и планшетисты, присутствующие при разговоре. — Меня интересуют огневые точки. Их характеристика. Насколько эшелонирована оборона. Вот здесь, со стороны Мамайского леса, есть орудия? Далее, на городской окраине, имеются ли траншеи, окопы, рвы? Есть ли неприкрытые участки?

В течение нескольких минут Яков указал расположение вражеских узлов сопротивления на южной и юго-восточной окраинах, сообщил приблизительную численность людского состава. Сведения Шаганова были настолько значительны, что подполковник связался по рации с командиром дивизии.

— Бери своего удальца, Андрей Никитич, и езжай ко мне, — отозвался Селиверстов. — У меня тоже гонец из партизанского штаба, по имени Дода. Сведём их вместе, уточним детали и окончательно спланируем действия...

Около полуночи Гервасиев провёл предбоевую летучку с командирами подразделений. Узнав от них, как идёт выдвижение батальонов на исходные позиции, предупредил звенящим от волнения баском:

— Карта, конечно, хорошо, но не забудьте проводников! Как мне доложили, местные жители сами вызвались помочь. Без них в городе не обойтись. Внезапность и слаженность удара — наши козыри. Атаковать без лишнего шума. Действовать наверняка. Готовность к бою — ровно два часа ночи. Сигнал к началу атаки — три белые ракеты, а по рации шифр — 333. Действовать только по моему приказу!

Яков Шаганов был закреплён за 3 ротой и ушёл с КП вместе с её командиром, лейтенантом Яценко. Не по возрасту важный и строгий, лет двадцати двух отец-командир, чередуя украинские и русские слова, расспросил Якова об особенностях местности. Овраги и лесные склоны, затрудняющие применение артиллерии, его немало озадачили.

— Тэ ж казав и колхозник, що я оставыв у роти. Вин у мэнэ за провидника, а ты с автоматчиками шуруй у город. Заходьте с тылу и завязуйте стрельбу. Держаться до того часу, колы мы пидойдемо. Митрий, — обратился лейтенант к ординарцу, — отведи партизана до Заурова. А старшина хай выдаст карабин та пару гранат.

Во дворе кирпичного дома, под горой, бойцы палили костёр, выжигая вшей из форменной одежды. Пахло припалённым сукном и сладким вишнёвым дымком. Плечистый крючконосый кавказец, лежавший на бурке, энергично встал и провёл Якова в дом.

— Проводник? Я — командир отделения Зауров. Зови Асланбеком. Короче, чем «товарищ сержант», — проговорил скороговоркой и глянул в сторону бородатого молодца, латавшего шапку. — Фрол! Накорми человека, ну!

Солдат, кряхтя, поднялся с лавчонки у стола, на котором едва мерцал светильничек из гильзы. Не торопясь, вынул из вещмешка кусок солонины и сухарик. Налил из котелка полную кружку травяного чая.

— Наваливайся! — весело пригласил Фрол. — Чем, как говорится, богаты.

Верблюжатина с привкусом мыла хоть и оказалась жёсткой, однако насытила. А степной чай ощутимо согрел. Яков попросил табаку и бумаги, — угостил его ноздрястый мужичок, волгарь Лука.

— Больно хорош табачок, — окал он, приглядываясь к Якову. — Заборист! Ну а ты-то? К нам совсем?

— Как придётся, — вздохнул Яков, оглядывая собравшихся бойцов. — Обрыдло скитаться! Не по мне волком рыскать. То за нами немцы гонялись, то мы их стерегли...

— Оно и у нас не легче, — возразил усатый Тарас, синеглазый кубанец, проверяя диск своего автомата. — От пули не открестишься!

— А я верю в Бога, — вполголоса произнёс Стефан, призванный из приманычского хутора молоканин, морщась от табачного дыма. — А вот вы дьявольское зелье сосёте и не боитесь греха!

Вскоре Заурова вызвали к командиру роты, а Яков отправился к старшине. Выданный карабин был с потёртой ложей и узким сермяжным ремнём. Яков не успел его даже разобрать, проверить прицел. Отделение автоматчиков получило приказ первым войти в город.

5

...И настал этот неизбежный день прощания с родным куренём! Час разлуки со всем хуторским миром — близким, понятным, знакомым до шляпки гвоздя и пяди дворовой земли, с улицей и красавцем осокорем, осеняющим шагановский кров; с левадой и Несветаем, несущим свои воды вдоль милых берегов, а сейчас затаившимся подо льдом, лишь на проливчиках перезванивающим светлыми струями; с полями и тропинками, по которым незримо бродят детство и юность, — только крикни, и они явятся и обступят добрыми воспоминаниями. Неизбежно расставание и с церковкой, где молились предки-ратники, уходя в походы на ворогов, славя