— Зато факельщиков от музея пуганули и от других зданий... Двух фрицев арестовали. А как вы? Где Яков?

— Значит, в партийные органы? Не зря мы тебя в кандидаты приняли!

— Я второй день не могу найти Якова. Никто из наших его тоже не встречал.

Лихолетов нахмурился. Избегая взгляда Фаины, напряжённо проговорил:

— Позавчера перед ночным боем столкнулись с ним в штабе дивизии. Объяснил одному ретивому контрразведчику, кто таков Шаганов и что партизанский штаб представлял его к награде. Сразу скажу. Ты — человек закалённый. Погиб Яков... Был проводником у автоматчиков...

Фаина ещё мгновение удерживала на лице непонимающевопросительное выражение. Но глаза наливались темнотой, становясь огромными и горестно-кричащими... Она припала лицом к шершавому воротнику командирского тулупа и, закусив губу, глуша в себе нарастающий крик, заплакала...

Лихолетов проводил её до Кафедральной горки. Двухэтажный милый дом, с деревянной лестницей, с отполированным поручнем. Сколько не была здесь? Месяца три или больше? Почему-то окна их квартиры были не занавешены, таили тёмную глубину. В сознании выстраивались мысли в обрывистую цепочку: война — фашисты — гибель бабушки — предательство Тархановых — гибель Якова — война...

Во дворике, белеющем исслеженным снегом, ни души. Обретая привычную за последние месяцы настороженность, Фаина взошла на террасу, громко заколотила в наружную дверь. Громыхнул крючок. И перед ней возникла физиономия коммунарки, вмиг сменившая пугливое выражение на подобострастное. Соседка уже было вытянула губы и готовилась влепить поцелуй, но Фаина отстранилась.

— Фаюнчик, с приездом!

— Улыбаешься?

Пощёчина отбросила назад распатлаченную голову толстухи. Она ойкнула, попятилась. И, опомнившись, танком двинулась навстречу! Фаина схватила в руки лежащий на табурете гвоздодёр. Тётка Зинаида для острастки махнула рукой по воздуху и, резво отступив к своей двери, скрылась за ней.

— Ах ты фулюганка! Поблуда чёртова! Явилась — и сразу руки распускать?!

— Тебя казнить мало, предательница! Да и Дуську — за то, что в бардаке блистала!

— Сама ты у фрицев на скрипочке пиликала. Ага! В ресторане развлекала... А Дусенька — чистая и непорочная! И теперь она машинисткой у генерала в Красной армии, и ты не смей её касаться!

Вдруг полутёмный коридор высветился. В озарённом солнцем проёме двери родительской квартиры возник женский силуэт с острыми плечами, с таким знакомым очертанием головы.

— В чём дело? Что за скандал? — строго спросил родной голос, очевидно, из-за простуды немного хрипловатый.

— Мама? — выдохнула Фаина, и — в полный голос, веря и не веря происходящему: — Мамочка, ты?!

Они стояли в обнимку на пороге своей квартиры и как дурочки ревели. И может быть, эти минуты встречи, столь невероятной на фронтовых дорогах, для обеих были самыми счастливыми за полтора года разлуки. Ещё не произнеся ни слова, лишь заглянув друг другу в глаза, они поняли, сколь много изменились обе.

— Доча! Дочурка моя ясноокая! Надо же так... Нашлась! — улыбаясь, говорила Регина Ильинична, украдкой вытирая слёзы. — Я ночью приехала. Увольнение на сутки выпросила. Стала о тебе спрашивать, — никто не знает. Правда, Акулина Смирнова рассказала, как ты осенью приходила... Знаешь, что с бабушкой?

— Да. На неё донесла тётка Зинка.

— Я сообщила в НКВД. Ей несдобровать...

— О папе хоть что-нибудь известно?

— Нет, разыскать его не удаётся. Давай верить в лучшее! А с Зинкой не церемонься. Преступницу должно настичь возмездие!

— Я вышвырну её из нашего дома! — в сердцах пообещала Фаина. — У меня достаточно возможностей, чтобы это сделать.

— О случившемся мне сообщил в декабре Вася Хорсекин, твой одноклассник. Он в нашем корпусе служит. Был здесь, когда пришли немцы.

— Ты читала письмо бабушки?

— Да, и взяла его с собой... — Регина Ильинична закрыла лицо ладонями и, пошатываясь, села на диванчик.

Фаина, расстегнув свой старенький полушубок, пожалованный в Серафимовке одной из жительниц, Балыкиной Лидией, опустилась рядом. Припала к маминой груди, стала гладить её волосы, рыжевато-чёрные, жестковатые, уже с редкими ниточками седины...

Соседский мальчишка пришёл за гвоздодёром, которым Регина Ильинична открывала дверь квартиры. Теперь он понадобился в доме напротив, куда тоже вернулись жильцы. И это появление забавного курносого пострела как-то оторвало от затянувшейся печали. Мама опять стала просто мамой, выложила из армейского вещмешка три банки тушёнки, полбуханки хлеба, несколько вощанистых яблок, глудку сахара и пошла к Смирновым за кипятком. Ещё не остыв от своего горя — душа обожжено ныла, скорбела по Якову, — Фаина вполрадости воспринимала происходящее. Да, это было Божьим посланием, милостью обрести именно сейчас родного человека, разделившего беду.

Фаина осмотрела комнаты, забрела в свою спаленку. Оттого, что от раздобытой где-то буржуйки исходило слабое тепло, квартира обрела жилой вид. Мама успела вымыть полы, прибраться, стопочкой сложила книги на этажерке. Фаина подошла к платяному шкафу и вскрикнула: он совершенно пуст! Запоздало заметила, что и кровати застланы старыми покрывалами, и нет ни одной подушки.

— Обчистили квартирку не хуже воров, — трезвым взглядом вновь окинула комнаты Фаина. — Значит, надо у Тархановых делать обыск.

И стало понятно, почему мама не переоделась, не сменила свою гимнастёрку с подшитым белым воротничком, суконную армейскую юбку, обтягивающую её стройную фигуру, мягкие, подогнанные точно по икре яловые сапожки.

Наледь на мутных стёклах окна стала оплывать, в верхние блюдца проталин открылась полоса голубого неба, гроздья калины, прихваченные вьюгой. Пропорхнула синица. Тут же явился щёголь дрозд в чёрном лоснящемся оперении. Фаина, слыша шаги мамы по коридору, повернулась к двери и, как только та вошла, неожиданно с девичьей, забытой интонацией вымолвила:

— Мамочка, вчера Яши не стало... Мы партизанили вместе. Настоящий мужчина! Правда, у нас ничего не было... Просто дружба... Он — однолюб. Не могла успокоиться... И вдруг ты приехала! Почему так бывает?

Регина Ильинична задержала взгляд, поставила кастрюльку с кипятком на стол. Тихо обняла подошедшую дочку. Ей нечего было ответить.

8

Вовсе не взгляд иудейки, обречённой, как и её малютка, на гибель, а перенапряжение, бессонные ночи, пьянство стали причиной нервного срыва Павла Шаганова. Припадок, напоминающий эпилептический, негаданно повторился спустя двадцать три года. Тогда ему предшествовала атака в конном строю, рубка, из которой Павел выбрался испятнанный кровью красноармейцев, толком не умевших и клинки держать. Уже на следующий день есаул поборол зазорный для казака недуг и был готов к новому бою за Крым. А теперь далеко не