от казаков, считать себя их верховодами? Не имея тесных связей со станицами, заигрывая с оккупационными органами... «Какая-то труппа заезжих актёров», — размышлял Павел, утрачивая интерес к «сородичам». Он довольно ясно понял, кто чего стоит. И, сославшись на дорожную усталость, вскоре ушёл, не любитель хмельных скоропалительных братаний. О том, что в этот день ему исполнилось сорок семь, открываться не пожелал.

9

...Мерное покачивание. Стон. Как будто знакомый голос. Да это ведь его голос! И снова — покачивание, чьи-то шаги. Яков не сразу осознал, что покоится на носилках. Голова свинцовая. Хочется одного: затаиться и опять уйти в тёмную глубь беспамятства... Но над головой — женское щебетание. Носилки куда-то высоко возносят. В висках нестерпимо ломит. Он стонет, мечется... Приходит в себя от тряски, перестука копыт. Что на свете: ночь, день? Где он и что с ним? Заливает голову горячая темень. Не скоро возвращается он в реальный мир, слышит, как ругаются, спорят охрипшие мужские голоса. «Он не из нашего корпуса! Какого хрена везли? Нужно было лечить на месте. Тем более что ранило и контузило...» — «Не лайся! Его по ошибке доставили на попутке в Казинку. Его и ещё троих. Те... не доехали. А он, на удивленье, очухался. Вот меня и заставили везти, догонять медсанбат». — «Есть эваколист? Нет? Ладно. Доложу военврачу...» С трудом понял, что это — о нём...

Там, на подгорной улице Форштадта, его, контуженного взрывом снаряда (осколком только вспороло рукав тужурки и задело левое плечо), утром обнаружили подростки. Сгоряча посчитали, что убит. Когда же стали выдёргивать из рук бойца карабин, тот застонал. Не боясь перестрелок, сорвиголовы донесли раненого до ближайшего дома, передали хозяйке и помчались искать санинструкторов с носилками. Гражданская одежда и найденное в кармане партизанское удостоверение привели медиков в замешательство и, недолго думая, они отправили Якова по этапам эвакуации. В суматохе городского боя, когда перемешиваются бойцы разных подразделений, невозможно действовать точно по инструкции. Под шквальным огнём, под осколочным градом, в окопах и ходах сообщения санинструктору или медсестре раздумывать некогда — только бы найти раненого, наложить жгут, перебинтовать, сделать укол, а уж дальше разберутся! И Якова, небойца, несколько раз передавали из одного медпункта в другой. Пока не вывезли за город...

Очнулся он поздним утром. Вся левая рука была стянута повязкой, забинтованы пальцы правой ладони. Подождав, поднял голову и осмотре ася, где он. Тесный ряд носилок помещался в большой комнате с чёрной доской на стене. Без сомнения, это был школьный класс. Две медсестрички с деловитой сноровкой переходили от одного раненого к другому, спрашивая, в чём нуждаются. Соседу, кряжистому мужику понадобилась утка, и Яков вдруг застыдился, что и ему придётся обратиться с этой просьбой. Однако лицо подошедшей девушки было настолько доброжелательно-светлым, что волнение улеглось.

— Что беспокоит? Тошнит?

— Терпимо... Я ничего не помню. Где я?

— В медсанбате. Как поправитесь, передадим вас на гражданку... Покормить? Не стесняйтесь!

— Да я не из робких. Мы в Ставрополе?

— Нет, что вы! Далеко от него.

— В висках ломит... Звон какой-то...

— Ничего. Вы молоденький. Бог даст, обойдётся, — голосом умудрённой жизнью женщины заключила эта глазастая девчонка в халате, поправляя под головой Якова скатку шинели. — Такую болезнь время лечит.

— Вас как зовут?

— Шурой.

— Спасибо вам, — с трудом выговорил Яков и закрыл глаза, снова проваливаясь в тяжкую вихревую мглу, ощущая, как земля кружится всё быстрей и быстрей. Но на этот раз сознание не оставило и он слышал возгласы раненых. Под вечер стало лучше. С завидным аппетитом съел Яков миску перловой каши и выпил чая, ощутив волнительный до слёз аромат чабреца...

То, что должно было рано или поздно произойти, чего опасался комкор Селиванов, случилось на исходе января, в степной глухомани, близ хуторов, оседлавших речку Кугоея. 11-ю дивизию, находившуюся на марше, выследила «рама». После короткого боя за хутора Калинин и Будённый, которые немцы уступили без особого сопротивления, ничто как будто не предвещало беды. Но в штабе отступающей 5-й моторизованной дивизии СС (до октября 1942 года именовалась — дивизия СС «Викинг») с предельным напряжением разрабатывали операцию. Утром позиции 37-го и 39-го полков подверглись интенсивной бомбардировке. Следом, беря казаков в кольцо, атаковали танки. Более полусотни танков!

Кроме подразделений 5-й мотодивизии, в операции участвовали и силы 1-й танковой армии. Мощное нападение немцев не повергло в панику ни эскадронцев, ни комдива 11-й Горшкова. Бились насмерть, не имея никакой связи со штабом корпуса. Кровопролитное сражение продолжалось до темноты, пока не подоспели на выручку эскадроны 12-й дивизии Григоровича. Потери с двух сторон были тяжелы: немцы недосчитались восемнадцати танков, донские полки — более сотни казаков. Вследствие этого немцам удалось остановить 5-й Донской казачий корпус почти на неделю.

Вся школа — и классы, и коридор — уставлена носилками. А раненые всё поступали, их размещали, подстелив что попало, на деревянном полу, на досках, соломенных тюфяках. В комнате, где лежал Яков, места были так уплотнены, что медперсонал ходил на цыпочках. Несмотря на то что из окон дуло, несло вьюжным холодом, зловонный воздух, казалось, въелся в кожу. Досаждали вши. Лезли в уши, глаза, вызывали нестерпимый зуд. Неважной была и кормёжка. И вероятно, неуёмное желание поскорей выбраться из медсанбата, вернуться в армию способствовало тому, что Яков день ото дня креп, уже мог ходить и помогать медсёстрам.

Ночью Яков проснулся от густого, тошнотворного запаха крови. Сосед слева, только вчера занявший место умершего, хрипел, метался на носилках. Яков крикнул, позвал врача. Тот был занят осмотром других раненых. Впрочем, едва ли несколько минут, на которые задержался хирург, могли бы спасти отчаянного станичника, изрешеченного пулями...

Покойника санитары унесли, а на его место поставили другие носилки, с таким же тяжелораненым, каким был только что умерший офицер. Сосед с другой стороны, терский казак Кунаков, приподнял голову, буркнул:

— Спишь, Яшка?

— Нет.

— И ты скажи, будто это место — проклято!

— Суеверие! Хотя случалось и со мной всякое... От Шурочки слышал, что этот лейтенант два танка поджёг. Вот был казачина!

— Покурить бы... А Шурка — ягодка! Ты ходячий, попроси — может, не откажет.

Яков усмехнулся, помолчал.

— У неё есть. По-моему, с молодым хирургом любовь. Видел, как целовались... Знаешь, давай зря не болтать.

— Оно-то так. А живому про живое думается.

Ненадолго устоялась тишина. Лежавший возле двери какой-то бедолага стал требовать воды, обезболивающего