Шрифт:
Закладка:
— Что за оказия? Подвернула ногу?
— А-а... Бодай бы сдохла! Не подвернула, а сломала.
— Або помочь?
— Езжайте! А я скорочко освежую и догоню. А где ж Анна? Отстала?
— И глаза б её, сучку, не видели!
— Пока управлюсь — подъедет. Погружу к ней мясо. Она одна. А вы с Василём поняйте! В Таганроге свидимся...
На третьем часу пути по азовскому льду, когда уже обозначился тёмной полоской северный берег, неожиданно снизились и стали расстреливать кавалерийские отряды и обозы два краснозвёздных «ястребка». Длинные очереди пулемётов секли, поражали без разбора. По колонне — исступлённые крики, плач. Бронебойные пули вонзались в скованную морозом твердь, взмётывая слюдянистую — напротив закатного солнца — крошку. Из выбоин просачивалась вода. Тихон Маркяныч огрел Вороную, погнал в сторону от дороги, следя за самолётами. На дальнем расстоянии унял лошадку, перевёл на шаг. А по истребителям охранники открыли огонь из автоматов, и они, сделав ещё один заход, канули в темнеющей выси.
Тихон Маркяныч повернул обратно, смыкаясь с беженским обозом. А Полина Васильевна всё молилась, хотя угроза миновала, — молилась, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами...
12
На следующий день по прибытии в Ростов, как и намечал, Павел Тихонович отправился в бывшую войсковую столицу, воспользовавшись машиной комендатуры.
Уже за городом повстречались отступающие армейские части. Новенький, довольно резвый и комфортный «мерседес-бенц» подолгу стоял на обочине, пропуская танки, орудийные тягачи, грузовики с солдатами. Шофёр-ефрейтор улучал момент, чтобы юркнуть мимо колонны и разминуться с теми, что двигались по шоссе навстречу, осуществляя неведомую передислокацию. Понурыми, неприязненно-суровыми выглядели «сыны Третьего рейха» в этот кочевой январский день.
В стороне, вдоль полей рысила черношинельная жандармерия. Попадались вразнобой обмундированные отряды добровольцев — кто в немецкой каске, кто в папахе, а кто ив... будёновке! Зато у всех на рукавах — коричневые повязки. Штабной шофёр, крепкий, толстошеий парень, знал толк в вождении и часто съезжал с шоссе, завидев вывороченные камни и воронки от бомб. Он безмолвствовал и лишь коротко отвечал, когда сидевший с ним рядом гауптман что-то спрашивал или делал замечание. Офицер комендатуры, будучи званием выше Павла, не счёл нужным вести разговор. Насвистывал мелодию не то из кальмановской оперетки, не то из какого-то американского фильма. Стычка с артиллеристом-фенрихом крепко вздёрнула самодовольного вояку.
В очередной раз, застряв в армейском потоке, едущие в «мерседесе» всполошились, когда в приспущенное стекло со стороны шофёра застучал небритый рыжий здоровяк, похоже, разогретый шнапсом. С трудом ворочая языком, он требовал уступить дорогу его трёхосному «мерседесу», везущему снаряды. Гауптман накричал на младшего офицера. Тот вспылил ответно, кляня штабистов, не знающих, что такое фронтовой ад, окопы и «катюши». Перебранка, несомненно, могла стоить фенриху погонов, но, к счастью для скандалиста, стронулась с места танкетка впереди и поневоле шофёр отъехал. Гауптман, обернувшись к Павлу, разразился бранью в адрес командиров, чьи подчинённые не соблюдают дисциплины, пьют, боятся русских и в итоге разваливают всю армию! Но самое главное, как считал глянцево выбритый, щеголеватый гауптман, — это паникёрское настроение, надломившее дух слабохарактерных офицеров...
Отчётливый гул канонады с задонской стороны осадил попутчика, он угрюмо умолк. «Значит, надеяться нечего! Немцы уходят со среднего Дона, — рассуждал Павел, прижавшись плечом к кожаной боковине и поглядывая в окно, в сизую, в хвостах дыма степную даль. — Да, уже далеко не та немецкая армия. Измотанная, уставшая. Как же быть? Вопрос о донской государственности, понятно, откладывается до лучших времён. Уже созданные казачьи части немцы используют на фронте... Не в качестве союзнических войск, а как свои собственные... Вот и съехали на другую колею: с возрождения казачества на укрепление германских войск! Есть о чём задуматься...» И он ещё долго не мог отрешиться от невесёлых мыслей, что у красных все преимущества широкомасштабного наступления, что они теперь не уступают в вооружении, а в численности даже превосходят. А у немцев попросту нет свежих сил — переброска резервов из Европы по единственной железнодорожной ветке, через Запорожье, заняла бы несколько недель... Потом он с тревогой решал, как лучше помочь отцу и семье покойного брата выехать из хутора, как найти им временное размещение в Таганроге.
Автомобиль трясло на ухабах, остановка следовала за остановкой. Солнце клонилось к полдню. На чёрных деревьях лесополос чёрными глудками лепились грачи. Ветер гнул долу невысокий камыш по безымянной запруженной балке. Серебристо отливала на скате полынь. Этот простой вид степи почему-то взволновал Павла, — с небывалой ясностью он осознал, что надежды на возрождение казачества рушатся. Показалось странным, почему прошлой осенью он, как и другие сподвижники, был уверен в бесповоротном развитии событий, что на донскую землю уже никогда не вернутся Советы. Обманчивая лёгкость, с которой вермахт завоевал южную Россию, породила оптимистические иллюзии. Впрочем, полгода немцы держали фронт. Если бы не фатальная неудача у Сталинграда...
И всё же он не собирался сдаваться, опускать руки! Временное отступление с казачьих земель ещё не означает, что их карта бита и Советы победят. Вермахт обладает огромной мощью. Стало быть, надо бороться, всячески налаживать взаимодействие с командованием армий и руководством рейха. Без их поддержки бессмысленно надеяться на казачью автономию.
Утром он обдумывал вчерашнее посещение представительства. Судя по всему, Сюсюкин и Духопельников тесно контактируют с оккупационными органами. Они выгодны немцам, поскольку приказы исполняют беспрекословно. Павлов норовист. Идёт на сотрудничество ради того, чтобы Дон и казачество вернули утраченную в Гражданскую войну независимость. Он менее подходящ для немцев. Но дело как раз в том, кто из лидеров способен сплотить казаков! Павел очень надеялся на разговор с атаманом. И теперь, готовясь к встрече с ним, торопливо достал из своего портфеля скрепку служебных бумаг, нашёл принятую в середине ноября «Декларацию Войска Донского», чтобы прочитать заново. Вступление было лаконичным и деловым: «Всевеликое войско Донское в 1918 году восстановило свой государственный суверенитет, нарушенный царём Петром Первым в 1709 году, выразило свою государственность в Донской конституции и три года защищало свою исконную территорию от нашествия советских армий (1918—1920 гг.). Германия признала де-факто существование Донской республики, имеющей свою территорию, избранный всем народом законодательный орган — войсковой круг, войсковое правительство, армию и финансы. Германская армия во взаимодействии с Донской армией сражалась с большевиками на границах Дона,
