Шрифт:
Закладка:
Она шагнула влево и остановилась: инстинктивно выбранное направление по какой-то причине было отвергнуто. Пошла в другую сторону, забежала в соседний магазин, потом вниз, по еще одному пандусу в другую пещеру, заполненную безголовыми манекенами в хиджабах и огромными свертками черного шелка, уложенными многочисленными квадратными кипами на длинных полках. Без всякого плана она пробежала вокруг стоек с тканями и шарфами, мимо расшитых платьев, потом снова на улицу и в зоомагазин, где сразу же их увидела – они сидели на полу в самом конце перед кроличьими клетками.
Она упала на колени и обняла детей обеими руками. Она целовала их лица, и они принимали от нее этот дар без всяких слов.
– Ты можешь съесть кролика? – спросила Наоми.
– Что?
– Ты когда-нибудь ела кролика?
– Нет… то есть люди едят, я – нет. Постой, телефон звонит. Вы не должны так исчезать. Вы меня перепугали до смерти.
– Почему ты не ешь кроликов?
– Детка, я не знаю, просто никогда не хотела. Дай-ка я отвечу. Слушаю.
– Ты ешь свиней, цыплят и овечек. И рыбу.
– Ты права – в этом, по правде говоря, мало смысла. Слушаю. Кто говорит?
Мишель. Она сразу же услышала, что он очень расстроен. Она встала, отошла на несколько шагов от детей и подняла палец, показывая, что они должны оставаться на месте.
– Она лежит под солнцем, – сказал Мишель. – Не говорит. Я больше не знаю, что делать. Почему она меня ненавидит?
Натали попыталась его успокоить. Она взяла на себя роль Фрэнка: установить хронологию. Но ничего из этого не имело смысла. Что-то о лекарствах. Фотографии.
– Не понимаю, – с легким нетерпением сказала Натали Блейк.
– Вот тогда я у нее спрашиваю: что случилось? Правда, что случилось? Она говорит: «Посмотри коробочку в ящике стола». Вот я смотрю.
– И что? – спросила Натали, чувствуя, что на самом деле эта история из тех, что приходится выдавливать до последней капли избыточного драматизма. Ей хотелось вернуться к детям.
– Таблетки. Мы целый год пытались! Не знаю, все время она их принимала или нет. На них – твое имя. Это ты их ей дала, Натали? Зачем ты так со мной поступаешь? Что это за херня, старуха?
Теперь дети подошли к Натали с двух сторон, ухватили ее за ноги, принялись тянуть, а Натали защищалась от обвинений в пособничестве. Обычно вся ее энергия направлялась на защиту – этому она была обучена, – но по мере того как она говорила, ее мысли перетекли на то, что воспринималось ею как целина, на которой она могла представить что-то вроде боли, которую испытывала подруга, а представив, воссоздать какое-то подобие ее боли в себе.
– Слушай, мне очень жаль.
– Почему она мне врет? Она не в себе. Она мне сказала, что начала молиться. Она не в себе. С того дня, как умерла Олив, она не в себе.
– В себе. Она все та же Ли.
– Почему она меня ненавидит?
– Ма… пошли, ма. Ну же! Пошли!
– Ли тебя любит. Всегда любила. Она просто не хочет ребенка.
Ясность. Яркая, ослепляющая, такая, которую невозможно созерцать дольше мгновения и которая вскоре превращается во что-то другое. И все же на мгновение она задержалась здесь.
– Пожалуйста, приходи.
Они втроем сидели на автобусной остановке перед «Паундлендом», ждали девяносто восьмого. Дама лет семидесяти с лишним с привлекающей взгляд седой прядью в черных волосах рассказала, как ей с йоркширским терьером в ручной клади удалось избежать революции на самолете, зафрахтованном самим шейхом. Не с этим терьером. С тем, что был за два терьера до этого. Но в некотором смысле я стала хорошей мусульманкой, только когда приехала в Килбурн. Вот где на меня сошла настоящая святость. Я думала, собаки – хараам, сказала Натали. Не моя собака. Минди-Лу – настоящий божий дар. Пусть она полижет ваших детей. Это своего рода благодать божья.
Подошел автобус. Натали села, прижала раскалывающийся лоб к стеклу. «Петушиная таверна». «Макдоналдс». Старый «Вулвортс». Букмекерская контора. «Стейт эмпайр». Уилсден-лейн. Кладбище. Кто сказал, что это ее пожизненные координаты, которым она всегда будет верна? Как она может их обмануть? Свобода была абсолютной и повсеместной, постоянная смена мест. Нельзя найти ее в старых, знакомых местах. Как невозможно заставить других людей раздеться и отдать тебе их одежду. Ясность! И когда я поняла, что Минди-Лу фактически может говорить со мной через мой мозг, тогда у меня и наступил миг прояснения, как в книге или кино, и я поняла, что надо мной всегда будут трястись, меня всегда будут любить все, с кем я встречусь, всегда, до самого конца. О’кей, сказала Натали, подняла Наоми и покатила коляску к выходу. Приятно было поболтать. Мы здесь выходим.
У двери Мишель взял Натали за руку и повел по коридору, через кухню и дальше по траве, словно они отправились в экспедицию и она без него не нашла бы дорогу. «Может, купить новую собаку. Я не знаю, чего она хочет». Он был совершенно разбит. Такой милый. Натали поднесла ладонь козырьком ко лбу, защищаясь от августовского солнца. Она увидела Ли – та лежала в гамаке в саду, под солнцем. Она пролежала там несколько часов, отказываясь говорить. Натали вызвали для срочной консультации. Она пыталась тихонько подойти с детьми. Но они цеплялись за нее, оба слишком разгоряченные и кричащие, мешали ей идти. Мишель предложил взять их на кухню. Они прилипли к матери. «Может, наполни это», – сказала Натали и передала Мишелю две пластиковые бутылочки. «Дети, идите. Идите с Мишелем». Она села на скамейку напротив гамака и позвала свою добрую подругу по имени. Ничего. Она спросила у Ли, что случилось. Ничего. Она сняла с себя сандалии и коснулась босыми ногами травы. С тем, что осталось от ясности, она предложила подруге на выбор несколько афоризмов, аксиом и пословиц, об истинном содержании которых она могла только догадываться по их широкому распространению – так человек принимает на веру номинальную стоимость бумажных денег. Честность – лучшая политика. Любовь побеждает все. Выбирай, что нравится.
Она говорила,
