какое у него любимое блюдо, и Аллах отвечает: рисовая каша, рассказчик не может сдержаться и обнаруживает себя, восклицая: «Господь, так какой смысл прятаться за столькими завесами, не выйдешь ли ты к людям, которые тебе нравятся, чтобы проявить величие и милость к ним и отведать вместе с ними рисовую кашу?» Рассказчика, разумеется, изгоняют, и он просыпается в бане [Фитрат 1928в].

Если в истории своего вознесения Мухаммед изображен недалеким мелким буржуа, то в «Зайде и Зайнаб» он предстает похотливым, вероломным ишаном. Здесь Фитрат пересказывает историю женитьбы Мухаммеда на разведенной жене своего приемного сына Зайда – эпизод, упомянутый в самом Коране[636]. Многие ранние мусульманские комментаторы истолковывали этот отрывок так, что Мухаммед был увлечен Зайнаб, когда она еще была замужем. Узнав об этом, утверждали они, Зайд предложил развестись с Зайнаб, но Мухаммед отказался, не поддавшись, таким образом, искушению. Брак все равно закончился разводом, Мухаммед в конце концов женился на Зайнаб, и уместность этого брака была подтверждена аятами, отменявшими практику усыновления в исламском праве. Это толкование с веками исчезло, и современные мусульманские комментаторы были склонны подчеркивать лишь «законодательное» значение эпизода и обходить молчанием историю искушения Мухаммеда[637]. Однако Фитрат использовал эту историю для того, чтобы сделать акцент не только на сексуальности Мухаммеда, но и на сущности его пророческого статуса. Рассказ начинается с разговора между многочисленными женами Мухаммеда, которые сердятся на него за то, что он самовольно выпускает аяты. «Ей-богу, Мухаммед лжет. <…> Клянусь Аллахом, Мухаммед обманывает людей!..» – говорят они [Фитрат 1928а]. Зайд и Зайнаб любят друг друга, но Мухаммед явно испытывает влечение к Зайнаб и однажды появляется в их доме «с похотью в глазах». Зайд предлагает развестись с Зайнаб, но Мухаммед отказывается: «Нет, нет, пусть твоя жена остается у тебя. Она мне не нужна, дитя мое». Но, продолжает рассказчик, «слова эти были произнесены с такой ловкостью, что Зайду не составило труда понять, что это сплошное лицемерие». Зайд возвращается домой подавленный, и ему снится, что он умер и не попал в рай из-за женитьбы на женщине, которую желал Мухаммед. На следующий день он разводится с Зайнаб, на которой Мухаммед сразу же женится, и новый аят очень кстати легализует ситуацию. Другие жены Мухаммеда возмущены: «Бог Мухаммеда без колебаний послал ему еще один аят в помощь»[638], – говорит одна из них. Словно самой истории было недостаточно, Фитрат добавил в конце от своего имени: «Таким образом один из “лучших пророков” Бога, когда ему было под шестьдесят, обманом развел молодую женщину с ее молодым мужем и сам женился на ней»[639].

История Зайда и Зайнаб долгое время была разменной монетой для проповедников и светских критиков ислама и широко применялась в антиисламской полемике. Однако Фитрат пришел к ее пересказу другим путем, через самостоятельное чтение ранних исламских источников. В другом рассказе из «Худосизлара» Фитрат, пересказывая историю ангелов Харута и Марута (ниспосланных для искушения народа Вавилона), пространно цитирует Табари (ум. 923) и Замахшари (ум. в 1143/44), чтобы продемонстрировать нелогичность и внутренние противоречия историй, к которым в исламской традиции относятся с большой серьезностью [Фитрат 1928 г]. По сути, Фитрат использует здесь тот же прием, что и в «Бедиле»: буквальное прочтение источников из исламской традиции с целью опровергнуть их. В «Зайде и Зайнаб» Фитрат, конечно, многое добавляет от себя, но его соображения носят в высшей степени подрывной характер, поскольку Мухаммед не просто изображен распутником, но его аяты (то есть сам Коран) являются своекорыстными плодами его воображения[640]. После этого от ислама мало что остается.

В отличие от цикла работ 1923–1924 годов, сочинения Фитрата для «Худосизлара» нельзя объяснить антисоветизмом. Можно лишь сказать, что он написал их, чтобы навести глянец на свои революционные заслуги и отразить множившиеся нападки на себя (см. главу 12). Публикации в «Худосизларе», по-видимому, являлись для старых джадидов необходимостью, способом продемонстрировать свою лояльность новому строю, но не все, кто печатался на его страницах, делали это с таким удовольствием. Айни, например, опубликовал пару рассказов о двуличии местных ишанов, которые могли бы появиться и в дореволюционной джадидской прессе[641]. Фитрат, казалось, с увлечением бросал вызов мнению большинства и старым моделям веры. Помимо этого, его несомненная осведомленность об исламских традициях Средней Азии гарантировала, что он знал, как нанести удар. Пересказывает ли Фитрат историю о вознесении Мухаммеда на небеса, высмеивает ли процедуру взвешивания грехов и добрых дел в день Страшного суда, переосмысливает ли неповиновение Азазеля воле Аллаха, анализирует ли творчество Бедиля, никаких сомнений в его владении материалом не возникает. Отнюдь не будучи вырванным из своей среды обновленцем, Фитрат был прочно укоренен в родной традиции, хотя и восстал против нее.

Вопрос об авторских намерениях и искренности ставится даже при полной свободе его действий. В контексте 1923–1924 годов, учитывая недавнее смещение Фитрата с поста, все намного осложняется. Моя трактовка текстов Фитрата основывается на моем понимании его интеллектуальной эволюции и сражений, которые он вел в узбекском мусульманском сообществе. Последнее свидетельство об интеллектуальной эволюции Фитрата содержится в опубликованном автобиографическом комментарии, одном из немногих доступных нам, который Фитрату было дозволено напечатать в 1929 году. Отвечая Д. Г. Байбулатову, обвинившему его в суфизме, панисламизме и пантюркизме, Фитрат писал:

Когда-то я был сторонником религиозной реформы. Я был одержим стремлением очистить религию от суеверий. Именно религиозная реформа и привела меня к безбожию [динсизлиц]. Я понял, что, когда религия очищается от суеверий, в ней ничего не остается. Я считал, что религия никогда не сможет примириться с наукой, и в результате отвернулся от религии и стал распространять антирелигиозные идеи. Мое безбожие хорошо известно, прежде всего среди узбеков и таджиков. Отрицать этого нельзя[642].

Реформизм Кадыри привел его к оспариванию авторитета улемов; реформизм Фитрата привел его к неверию. Конечно, вышеприведенный комментарий – всего лишь «официальное» заявление, сделанное в тот период, когда нападки на Фитрата усиливались и ему полезно было подчеркнуть свои антирелигиозные заслуги. Однако Фитрат не прилагает особых усилий, чтобы доказать свою преданность Советам. Самооправдание присутствует, но доказательства, почерпнутые из сочинений самого Фитрата, наводят на мысль, что мы должны принимать это его высказывание всерьез.

От мусульманского безбожия к советскому атеизму

Сколько людей прошли в те годы тот же путь, что Фитрат? У нас нет данных о том, что «Восстание Сатаны против Бога», явно самое сценичное из трех произведений, когда-нибудь ставилось в театре, и нам не следует