инцелах и том, как новые технологии могут помочь выдохнуть людям, уверенным, что у них есть право на бесплатный секс (или, наоборот, усилить их голос). В остальном эта книга — набор довольно ожидаемых историй — как оптимистичных, так и предостерегающих, частично размазанных уже даже по русскоязычной медиасфере. Брукс рассказывает про неравенство, заложенное в алгоритмах дейтинг-приложений типа тиндера; он пересказывает фем-дискуссии про порнографию и секс-кукол — являются ли они машинами объективации и укрепления патриархата или постчеловеческими агентами, подрывающими натуральное понятие о сексе; он пишет о том, как корпорации разрабатывают приложения и алгоритмы таким образом, чтобы они давили на «психологические кнопки» людей, вызывая зависимость и увеличивая экранное время, как они эксплуатируют человеческую тягу к сообществу и компании. Брукс рассказывает, как технологии типа теледильдоники (секс-игрушек, управляемых на расстоянии и синхронизируемых между собой), а также медицинские препараты изменили сексуальные практики; он пересказывает, как уже давным-давно люди влюбляются в персонажей игр и женятся на них — и как люди так же влюбляются и живут с секс-куклами и предлагают Сири или Кортане выйти за них замуж; как роботы осуществляют заботу о людях, а голосовые ассистенты перенимают на себя огромную часть того, о чём до сих пор люди просили своих друзей, членов семей или любовников. Он рассказывает о том, насколько изощрённое мошенничество расцветает в дейтинг-сервисах и как сами эти приложения формируют для человека уязвимую ситуацию с эксцессом доверия, риска и открытости, которые приводят к пагубным последствиям. Короче говоря, Брукс рассказывает о том, о чём мы если не знаем, то в последние лет пять начинаем догадываться, — что big tech с его подрывными амбициями придумал довольно много новых штук, — эффекты большинства из которых чудовищны.

Догадывались ли мы, что социальные сети разрушительно влияют на психику, до того, как осенью 2021 года утекли внутренние исследования фейсбука? Да конечно. Многим знакомо это ощущение, когда в ленте вылазит какой-то пост или твит, являющийся частью агрессивной переписки в жанре «культурных войн», и ты лезешь читать эти глубины; он вылазит, потому что алгоритмы поощряют охваты наиболее скандальных вещей, вызывающих сильные эмоции и погружение в контент; проводилось довольно много опросов и исследований, в которых пользователи отмечали чувство депрессии, раздражения, опустошения и расстройства от столкновения со шлаком из нижнего интернета и при этом не могли сопротивляться погружению. В документальном фильме Childhood 2.0, посвящённом влиянию цифровых технологий на детей, девочки-подростки рассказывают, как на них влияет визуальная культура инстаграма и снэпчата; устройство этих платформ, буквальное воплощение неолиберальных принципов конкуренции, вынуждает подростков всё время сравнивать себя с другими людьми; сравнение приобретает болезненный характер и усугубляется конкурентной средой в школе: с одной стороны, тебе нужно быть лучше других по успеваемости, с другой — поток фоточек (про которые подростки знают, что они часто ретушированные, — и говорят об этом), которому нужно соответствовать, иначе у тебя будет меньше лайков, что гарантирует меньший авторитет в группе. Алгоритмы инстаграма какое-то время даже мне во вкладке рекомендаций совали десятки постов с однотипными белыми накачанными фитнес-тренерами и актёрами. Гарланд-Томсон пишет о «потребительском взгляде» как доминирующем способе смотреть сегодня в западных обществах. Неолиберализм превратил потребление в элемент гражданственности, поэтому взгляд консюмера выходит за пределы собственно торговых отношений. Вот этот особый тип смотрения, когда вы ходите по моллу или скроллите онлайн-маркет, — он почти без изменений переносится в дейтинг-приложения, где карточки с телами свайпаются, как шмотки на рейле. На русский переведена книга Жюдит Дюпортей «Любовь по алгоритму» про внутренние механизмы тиндера, поэтому мы уже знаем, что дейтинг-приложения чудовищны для женщин (и для остальных): начиная с тошнотных анкет уверенных в себе мужчин и заканчивая сталкингом, непрошенными дикпиками и изнасилованиями на свиданиях, на которые платформы никак не реагируют[252]. В середине десятых появился сервис Bumble, запущенный соосновательницей Tinder, ушедшей из него; он позиционировался как «феминистский тиндер», где за женщиной закреплялась инициатива писать первой. Но опыт использования платформы подтвердил, что феминистский в ней только маркетинг, приложение еле-еле улучшает ситуацию с прямым абьюзом на платформе, но вообще не влияет на общую патриархальную динамику знакомств, коммодификацию отношений и эмоций и преимущество визуального (то есть лукистского) подхода к матчмейкингу. Появляются квир-ориентированные этичные приложения типа Lex, где визуальная информация заменяется текстовой (оммаж газетным объявлениям знакомств в доинтернетную эпоху), но вся система устроена так, что инвестиции, быстрый рост и большую аудиторию получают в основном максимально чудовищные проекты.

Недавно в видео-мессенджере FaceTime ввели функцию, которая при помощи дополненной реальности корректирует изображение таким образом, что зрачки говорящего, если он смотрит на экран, всегда направлены на собеседника или зрителей — якобы это делает контакт более «человечным». В гарнитурах виртуальной реальности нескольких производителей уже появилось отслеживание глаз, и эта функция становится одной из ключевых для обеспечения «более реального» присутствия в виртуальных пространствах (метавёрсах) и коммуникации между аватарами. VR-гарнитуры — это трёхмерное воплощение цифрового взгляда, они ставят смотрящего в центр мира, делая проблематичными другие перспективы; все эти окуларцентричные инновации описываются как движение навстречу реалистичной и более плотной связи между людьми в онлайне; но технологии не помогут сделать более человечным мейлгейз, метастазированный консюмеризмом. На заре интернета, в 1995 году в Нью-Йорке проходила конференция Black Nations/Queer Nations[253]; выступая там, темнокожий поэт Эссекс Хемфилл задавался вопросом, что его ждёт в зарождающейся цифровой среде, — «возможно ли, что меня не ждут и здесь? Позволят ли мне сконструировать виртуальную реальность, которая даст мне сил? Способен ли невидимый человек увидеть своё отражение? <…> Мои публичные характеристики продолжают определяться страхом меня, мифами обо мне, старым добрым презрением. Вся эта путаница сопровождает меня в киберпространстве. Каждое оскорбление и унижение, гнев и подозрения. Нелегко любить себя как темнокожего человека, живущего в Америке. Не легче и нашим сестрам… Не заблуждайтесь: расизм не уживается ни с большим членом, ни с горячей киской, ни с королевской родословной». Хемфилл умер через полгода от СПИДа, так не узнав, что цифровая среда не особо преуспела в преодолении расизма, ксенофобии и белого мужского взгляда, а современные алгоритмы на 20–30 % хуже распознают лица темнокожих людей, путают их с шимпанзе и поднимают статистику ошибочных арестов; что даже сенсоры на автоматических кранах воды не распознают в темнокожих живых людей.

Магическое мышление

Близости с секс-куклами и роботами, если честно, — наименее интересная часть сферы техноинтимностей; это уже происходит какое-то время и это будущее, в котором сложно сомневаться, в отличие от будущего, где персональные данные принадлежат пользователям, а алгоритмы