Женька вошёл в квартиру, шатаясь, как пьяный, хотя алкоголем от него не пахло.

– Сынок… – Анна подалась к нему навстречу.

– Всё нормально, мам, – произнёс Женька. Его, казалось, тоже давила смертельная усталость. Он с усилием стащил с себя куртку, попытался повесить её, но промахнулся мимо вешалки, и куртка сползла на пол. – Давай всё завтра, мам, ладно? – попросил он, увидев, что мать хочет ему что-то сказать. – Не сегодня, ладно, мам? Спать…

Он рухнул на диван, раскинув руки. Анна подошла и долго смотрела в лицо спящего сына – оно было спокойным и безмятежным, как в далёком детстве.

Она вышла в прихожую, подняла с пола куртку и увидела кровь. Бросилась обратно в комнату, включила свет, встала на колени перед спящим Женькой – но нет, на нём крови не было, ни порезов, ни царапин. Значит, чужая.

«Подрался», – тихо вздохнула Анна и погасила свет.

«Я завтра постираю, – подумала она, вешая куртку на место. – Сегодня уже слишком поздно, четвёртый час, надо ложиться».

Перед тем, как лечь спать, она перевела будильник с шести часов на семь.

«Я успею. Я всё приготовила с вечера».

Но пришедшие с обыском оперативники всё-таки разбудили её в шесть.

Весть о том, что Женька Лосев зарезал Махмуда, разнеслась по району с огромной скоростью, обрастая всё более невероятными подробностями – но равнодушным не оставался никто. К полудню новость уже знали все знакомые и знакомые знакомых, и об этом судачили на всех лавочках у всех окрестных подъездов.

Обыск закончился часам к одиннадцати, копию протокола вручили Анне, как совершеннолетней хозяйке квартиры. Оперативники уехали и увезли Женьку с собой.

Артём всё это время курил на лестнице, переминаясь с ноги на ногу – помочь он уже ничем не мог, а идти в квартиру смысла не было никакого – его бы завели внутрь и до конца следственных действий из квартиры не выпустили, уж кто-кто, а Артём знал это очень хорошо, как не дали бы и с Женькой пообщаться – ради такого шанса он легко пошёл бы в обыскиваемую квартиру, страха он не испытывал, да и не так легко было напугать Артёма Зайцева, но то, что даже поговорить шанса не было, Артём тоже знал намного лучше всех окружающих.

Говорить надо было раньше, надо было заметить, что с начала января Женька стал избегать всех, в том числе и Артёма, к которому прежде тянулся…

А теперь было поздно…

Участковый задержался в квартире после ухода остальных полицейских.

Он долго молча смотрел на Надю, которая возилась с детским питанием – во время обыска ей, как и другим членам семьи, пришлось сидеть с Кирюшей на коленях, не вставая, и только теперь появилась возможность покормить сына. Потом заглянул в отгороженный шкафом закуток, где стояла детская кроватка и диван самой Нади.

– У вас тут чисто, но бедно, – резюмировал участковый, и Надя снова не поняла, какое это имеет отношение к обыску и аресту её брата.

После его ухода Анна сидела на кухне, бессильно уронив руки на колени. Артём осторожно заглянул к ней, закрыв за собой дверь.

– Ань, не плачь, слышишь, – сказал Артём, прислоняясь к стене, – он несовершеннолетний, ему много не дадут, Ань.

Анна подняла на него красные заплаканные глаза. В этот момент перед Артёмом сидела измученная старая женщина, и никто не мог бы предположить, что ей нет ещё и сорока лет.

– А сколько дадут, Тём? – спросила она.

– Он выжил? – задал Артём встречный вопрос.

Анна отрицательно помотала головой, не в силах ответить.

– Плохо, – отозвался Артём. – В смысле, для Женьки плохо, – поправился он. – Но всё равно, даже формально – не больше десяти. Больше десяти малолеткам не дают. Реально дадут меньше, – постарался он обнадёжить Анну.

– Это ж как долго, – всхлипнула она.

Артём ещё много чего хотел бы ей сказать. О том, что она вырастила хорошего сына, о том, что Женька, хотя за ним и не уследили, повёл себя как мужчина, и что он на месте Анны гордился бы Женькой. Но слова застряли у него в горле, сейчас нужны были не эти слова, а эти нужны были не здесь и не сейчас, не для Анны, а если и для Анны – то когда-нибудь потом, не теперь. Но не умел Артём успокаивать плачущих женщин.

– Ладно, Ань, – сказал он. – Не плачь. Вернётся Женька. Я же вернулся.

Артём вдруг подумал о своей матери, Ольге Алексеевне – когда она вернётся с работы, надо будет попросить её, чтобы зашла к Анне. Она найдёт слова, она сможет. Она же ждала Артёма семь лет. И даже… даже разыскивала его, живого или мёртвого, в октябре девяносто третьего, – Артём, всю сознательную жизнь так гордившийся своим детским участием в тех событиях, впервые применительно к ним вспомнил о своей матери.

– Не плачь, – сказал он вслух, – Ань, слышишь? Ну перестань. Живой же Женька. Главное – живой. Всё остальное поправимо.

Анна кивнула, прижав платок к лицу. Плечи её слегка вздрагивали.

– Так ты обращайся. Я всегда помогу, – он не знал, чем закончить разговор.

Анна то ли кивнула, то ли её накрыл очередной приступ рыданий, и она уткнулась в платок. Артём тихонько вышел, прикрыв за собой дверь.

На соседнем этаже – а Артёму хотелось покурить спокойно, в одиночестве и в тепле – он нарвался на другие слёзы.

Разнаряженная, как новогодняя ёлка, вся в золоте, Светка рыдала на груди у своей матери Татьяны.

Увидев их на площадке, Артём резко закрыл дверь и попытался затаиться на лестнице, но это ему не удалось – оставив дочь за дверью, Татьяна решительно шагнула к нему.

– Что, доигрались, красавцы? – зло спросила она. – Доволен, Тёмочка? Сломали девочке жизнь?

– Твоя девочка сама себе жизнь сломала, – ответил Артём,