«Ишь ты, как загибает, – подумал Артём. – Это ж не её слова, это слова журналистки, она так не скажет, не хватит мозгов…»

«– Мне сложно говорить о родственниках Евгения, я никогда с ними не общалась, мне это было тяжело. Но могу сказать, что это семья, если можно так выразиться, с давними криминальными традициями. Дед Евгения сидел в тюрьме, был осуждён ещё в конце перестройки за халатность, в результате которой погибли люди. Отец его, насколько я знаю, бросил мать с детьми и погиб в бандитских разборках в девяностые годы…»

«Ты-то, курица малолетняя, хоть знаешь такое слово – халатность?» – Артём сжал зубы.

«– Да, Евгений за мной ухаживал, но я его скорее боялась. Его криминальные наклонности и нетерпимость к чужому мнению всегда вызывали у меня опасения…»

Артём скомкал газету и хотел отшвырнуть её в дальний угол вагона, но, передумав, разгладил и положил в сумку.

…Долго звонить не пришлось. Дверь открыла Светка. Татьяна была на работе.

– А ну выходи, поговорить надо, – бросил ей Артём.

Она уже всё понимала и могла запереться в квартире, но безропотно пошла за ним.

– Тём, ты ж не обижайся, – хныкала она, – я ж им ничего не рассказывала… почти. Мне только заплатили за интервью, а потом они сами всё написали, сами, ну пойми, Тёмочка, не могла ж я отказаться…

– Тварь продажная, – прошипел сквозь зубы Артём. Он уже с трудом сдерживал желание ударить её по лицу – но ведь девчонка всё-таки, – Как только такую дрянь земля носит?..

А про себя он подумал о Женьке. Удастся ли скрыть от него публикацию, или Женька её увидит?..

Женька увидел публикацию примерно через три дня – в следственный изолятор свежие газеты приходили с небольшой задержкой.

Он молча лежал на верхнем ярусе нар и снова и снова перечитывал публикацию, пока злосчастное интервью не запомнилось наизусть.

Женька кусал губы, и сокамерники ждали от него крепкого словца в адрес бывшей подруги.

Но он промолчал.

Председательствуя на оргкомитете, Усольцев, как водится, выступил с пространной речью, обрисовывавшей обстановку в стране, требовавшую, по его мнению, активных действий, а после перешёл к конкретике.

– Протесты продолжаются уже не первый месяц, однако скорого результата мы не увидели, – говорил он, – и надо признать, что частично виноваты в этом мы сами. Наша нерешительность. Нам кажется, что на улицы вышли массы, однако народ в целом ещё дремлет. Народ ждёт, возлагая надежды на нас. И в скором времени у нас появится шанс – да, я имею в виду инаугурацию так называемого президента. Мы должны выйти шестого мая, в последний выходной день перед инаугурацией – так у нас будут шансы собрать максимальное количество активистов – и выступить смело и организованно, чтобы дать режиму понять нашу силу… Друзья, я не буду говорить долго – мой посыл понятен, я хотел бы выслушать ваши идеи насчёт того, что должно произойти в стране шестого мая и что должно измениться после этой даты.

Речь Усольцева встретили аплодисментами. От него ждали радикализма, по радикализму соскучились, и он чутко улавливал настроение собравшихся.

Развернувшуюся дискуссию о том, как давно пора переходить к более активным действиям, прорывать полицейские оцепления и свергать диктаторский режим, Усольцеву оставалось только мягко корректировать в нужное русло. Всё остальное участники собрания говорили сами.

В кармане у Усольцева неутомимо и бесшумно работал диктофон.

Меньше чем через сутки Алексей сидел в кабинете куратора и разъяснял свою позицию.

– Павел Дмитриевич, люди требуют активных действий. Я боюсь, что на этот раз мне не удастся их удержать. Возможны эксцессы. Поэтому мне кажется – и я прошу на это Вашего разрешения – что я должен возглавить колонну, которая имитирует попытку прорыва к Кремлю. Только имитирует, разумеется. Дальше уже полиция справится с самыми буйными. Но если этого не сделать – найдутся люди, заинтересованные, чтобы толпа вышла из-под контроля, и тогда уже мне вряд ли что-то удастся… Я, конечно, ни в коем случае не настаиваю, но мне кажется, что это самый лучший вариант остудить горячие головы малой кровью, и прошу Вашей санкции…

Павел Дмитриевич ответил не сразу. Он сделал вид, что задумался над совершенно новым для него предложением.

– Хорошо, Алексей, – сказал он наконец, – я надеюсь, ты понимаешь, какую ответственность ты на себя берёшь. Это довольно сложная задача – одновременно и устроить, скажем так, условные беспорядки и не допустить беспорядков реальных, то есть неконтролируемых. Я думаю, что ты справишься. Но постарайся не допускать серьёзных ошибок – они могут аукнуться. Желаю тебе быть внимательным и осторожным.

– Спасибо, Павел Дмитриевич! – радостно ответил Усольцев. Ему казалось, что его план начинает работать.

Он не мог учесть одного – о его плане обмануть всех и остаться самым хитрым куратор узнал более двух суток тому назад.

Узнал от Олеси Усольцевой.

И всё же он подсознательно опасался шестого мая. Чем меньше оставалось времени до назначенного срока, тем чаще сосало под ложечкой, и мысль о предстоящем вызывала мелкую дрожь в коленях, с которой он не мог справиться.

В ночь с пятого на шестое он проснулся в четыре часа – было ещё темно. Леся мирно спала, её тёмные кудри разметались по подушке. Алексею не удавалось заснуть снова, и он смотрел в окно, лёжа в постели, пока на улице не заголубел красивый весенний рассвет.

Из открытой форточки тянуло свежестью. Небо было безоблачным, и звёзды, пронзавшие чёрный небосвод, оставались по-прежнему яркими на фоне робкого розового утра.

В этот ранний час особенно хотелось жить, любой ценой, и так же любой ценой хотелось остаться на воле.

Прикрыв глаза, Усольцев подумал о том, что для этой цели он сделает сегодня всё возможное, перешагнёт через кого угодно, и эта мысль слегка успокоила его, и он уснул ещё на два с половиной часа, и