По-моему, той ночью я так больше и не уснул – разве что время от времени забывался в дремоте. К рассвету снег растаял. Две сестры-Пелерины освободили меня от мокрых простыней, дали полотенце, чтоб вытереться, а после принесли и сухое постельное белье. Тут бы и отдать им Коготь – ведь мешок с моими вещами лежал рядом, под койкой, – однако момент показался мне неподходящим.

Улегшись, я наконец-то, пусть и при свете дня, сумел уснуть, а проснулся только около полудня. В лазарете царило необычайное безмолвие: двое где-то вдали о чем-то беседовали, еще кто-то вскрикнул, однако их голоса лишь подчеркивали тишину. Приподнявшись и сев, я огляделся вокруг в надежде отыскать солдата. При виде необычайно короткой стрижки лежавшего по соседству справа я принял его за одного из рабов Пелерин и окликнул, но, стоило ему повернуться ко мне, понял, что обознался.

Такой пустоты в человеческом взгляде мне еще не встречалось: казалось, он не сводит глаз с неких призраков, духов, видимых только ему одному.

– Слава Группе Семнадцати! – отозвался он.

– Доброго утра. Скажи, ты о здешних порядках что-нибудь знаешь?

Лицо его помрачнело: очевидно, вопрос пробудил в нем какие-то подозрения.

– Любые порядки хороши либо плохи ровно в той мере, в какой совпадают с Верным Мышлением, – отвечал он.

– В одно время со мной сюда привели еще одного человека, и я хотел бы переговорить с ним. Он мне, можно сказать, друг.

– Друзья наши – те, кто исполняет Волю Народа, пусть даже мы не обменялись с ними ни единым словом. Те же, кто не исполняет Волю Народа, – враги, пусть даже мы знаем их со школьной скамьи.

– Не добьешься от него толку, – вступил в разговор человек, лежавший от меня слева. – Это же пленный.

Я повернулся к нему. Его лицо, хоть и осунувшееся, исхудавшее, точно череп, лучилось весельем, а жесткие черные волосы выглядели так, будто который уж месяц не видели гребня.

– Он постоянно так разговаривает. Только так, и никак иначе. Эй, слышишь?! Скоро мы вас разобьем!

– Для Армии Народа, – отвечал мой сосед справа, – поражение есть трамплин, ведущий к победе, а победа – лестница к дальнейшим новым победам.

– И этот еще выражается куда осмысленней большинства, – сказал мне сосед слева.

– Пленник? Что же он натворил?

– Натворил? Ну как что – остался в живых.

– Боюсь, я тебя не понимаю. Его послали на смерть?

Пациентка, лежавшая за моим соседом слева, девушка с крохотным, но миловидным личиком, села и тоже присоединилась к разговору.

– Их всех шлют на смерть, – сказала она. – По крайней мере, домой не отпустят до полной победы в войне, однако все они понимают, что этой войны им не выиграть.

– Победа во внешней борьбе уже одержана, если внутренняя борьба ведется согласно Верному Мышлению.

– Так, значит, он – асцианин, – сообразил я. – Вот что ты имел в виду. Живых асциан я никогда еще не видал.

– Правильно, а я что говорил? Обычно они в бою гибнут, – пояснил черноволосый.

– Я и не знал, что асциане по-нашему говорят.

– Они и не говорят. Офицеры, приходившие сюда разговаривать с ним, считают, что он был переводчиком. Видимо, наших, попавших к ним в плен, допрашивал, только проштрафился чем-то, вот и отправили его на передовую.

– По-моему, на самом деле он вовсе не помешанный. В отличие от большинства, – сказала девушка. – Тебя как звать?

– Прошу прощения, мне следовало представиться без напоминаний. Я – Севериан.

Тут я едва не упомянул и о былом ликторстве, но вовремя вспомнил, что в таком случае все разговоры со мной немедленно прекратятся.

– А я – Фойла, а это – Мелитон. Я служила в Синих гуззарах, а он – в гоплитах.

– Не болтай чушь, – буркнул Мелитон. – Я и служу в гоплитах, а ты – в гуззарах.

Тут мне подумалось, что он подошел к грани смерти куда ближе нее.

– Я всего лишь надеюсь, что нас уволят от службы, когда придем в себя настолько, чтоб выйти отсюда, – ответила Фойла.

– И что мы тогда делать будем? Доить чужих коров? Свиней чужих пасти? Ты, Севериан, ее болтовни не слушай, – пояснил Мелитон, повернувшись ко мне. – Мы – добровольцы, оба. Перед ранением меня как раз собирались повысить, а получив повышение, я и жену смогу содержать.

– Я за тебя замуж выйти не обещала! – огрызнулась Фойла.

– Да женись ты на ней поскорее, и дело с концом, а то от нее только об этом и слышно! – во весь голос сказал кто-то в нескольких койках от нас.

Услышав это, пациент позади Фойлы тоже встрепенулся и сел.

– Она за меня замуж выйдет. – Рослый, плечистый, светлокожий, светловолосый, говорил он с неспешной вдумчивостью, свойственной уроженцам ледяных островов юга. – Я – Гальвард.

– Объединившись, мужчины и женщины становятся сильнее, но женщине храброй угодны дети, а не мужья, – к немалому моему удивлению, объявил пленный асцианин.

– Бьются даже беременные, – добавила Фойла. – Сколько я таких мертвыми на поле боя видела…

– Народ – корни дерева. Листва опадает, но дерево стоит.

Я спросил Мелитона с Фойлой, слагает ли асцианин сии речения сам или цитирует некий литературный источник, доселе мне незнакомый.

– Хочешь сказать, не выдумывает ли? – уточнила Фойла. – Нет. Из головы они никогда ничего не выдумывают. Все сказанное должно быть взято из писаний, одобренных свыше. Поэтому некоторые асциане не разговаривают вообще. Другие заучивают на память тысячи – наверное, десятки, а то и сотни тысяч таких вот готовых фраз.

– Не может быть, – усомнился я.

Мелитон пожал плечами и с трудом приподнялся, опершись на локоть:

– А вот поди ж ты, как-то справляются… если люди не врут. Фойла про них куда больше моего знает.

Фйола кивнула:

– Нас, легкую кавалерию, то и дело отправляют в разведку, иногда – специально за пленными. Из разговоров с ними обычно ничего не узнать, но все же штабным многое удается понять, взглянув на их экипировку и состояние здоровья. На Северном континенте, откуда они к нам явились, только дети разговаривают в привычной нам манере.

Мне тут же представился мастер Гюрло, управляющий делами гильдии.

– А как им удается сказать что-нибудь вроде: «Возьми троих учеников, и разгрузите вот эту повозку»?

– Подобного они не говорят вообще: довольно схватить этих троих за плечо, указать на повозку и подтолкнуть. Возьмутся за дело – прекрасно. А если нет, главный процитирует что-нибудь насчет необходимости трудиться ради победы, да при свидетелях. Если тот, к кому он обращается, и после этого не приступит к работе, начальник велит прикончить его – полагаю, просто ткнув в него пальцем и процитировав еще что-нибудь подходящее к случаю, насчет беспощадности к врагам народа.