– Случилось это на самом деле. Историй я помню много. Часть их – явные выдумки, хотя и могли, наверное, произойти на самом деле в какие-нибудь давние, всеми забытые времена. Однако историй правдивых мне тоже известно немало, потому как у нас, на южных островах, нередко случается такое, что вам, северянам, даже во сне не приснится. Эту я выбрал, поскольку сам к ней имею касательство, и видел, и слышал не меньше любого другого.

Родом я с самого восточного из гряды южных островов, а называется он Гляциэс. Так вот, жили на нашем острове муж с женой, мои дед да бабка, и было у них три сына – Анскар, Гальвард и Гундульф. Гальвард и был мне отцом. Когда я подрос настолько, чтоб помогать ему, он больше уж не рыбачил и не охотился с братьями, а стали мы ходить в море вдвоем, чтоб привозить все добытое домой – матери, сестрам и младшему брату.

Ну а дядья мои остались холостяками и потому делили лодку на двоих. Все, что ни наловят, съедали сами либо отдавали деду с бабкой, изрядно уже одряхлевшим, а в летнее время возделывали дедову землю. Угодья деду принадлежали лучшие на всем острове – в единственной долине, куда никогда не задували студеные ветры, и росло там такое, что на Гляциэсе обычно не вызревало, потому как урожайный сезон в той долине продолжался на две недели дольше.

Когда у меня начала проклевываться борода, дед созвал к себе всех мужчин нашей фамилии – то бишь отца, дядьев и меня. Пришли мы в его дом и увидели, что бабка мертва и жрец с большого острова уже здесь, готовится захоронить ее тело. Сыновья ее заплакали, я тоже не сдержал слез.

В тот вечер сели мы за дедов стол – сам он на одном конце, жрец на другом, – и сказал нам дед так:

– Настала, – говорит, – пора распорядиться всем, мною нажитым. Бе́га оставила нас. Родные ее на мое имущество прав больше не имеют, а сам я вскоре уйду за ней вслед. Гальвард женат, у него есть принесенное женою приданое, и семью свою всем нужным он обеспечивает. Верно, лишнего у них нет, однако никто в его доме не остается голодным. А вот ты, Анскар, и ты, Гундульф… вы жениться намерены?

Дядья дружно покачали головами.

– Тогда, – говорит дед, – вот вам моя воля. Да будет сему свидетелем и Всемогущий, и служитель Его. Когда умру я, пусть все, мною нажитое, отойдет Анскару с Гундульфом. Если из них кто умрет, все остается второму. Когда же оба умрут, им пусть наследует Гальвард, а если Гальварда постигнет смерть, наследство разделят между собой его сыновья. Теперь скажите: есть ли средь вас четверых полагающие, будто распорядился я не по совести?

Никто из нас не сказал ни слова, а посему тем дело и кончилось.

Миновал год. Раз из-за синих туманов явился с разбойным набегом один из кораблей Эреба, дважды к берегам острова приставали купцы, промышляющие скупкой шкур, моржовой кости и соленой рыбы. Дед за этот год умер, а у сестры моей, Фаусты, родилась дочь. После сбора урожая дядья вместе с прочими отправились на рыбный промысел.

С приходом весны у нас, на юге, сеяться рановато, потому как до лета еще немало студеных ночей. Однако увидев, что дни быстро прибавляют в длине, наши зверобои отправляются на поиски лежбищ, где плодятся котики. Лежбища они выбирают на скалах, вдали от любых берегов; туманов там множество, а дни, хоть и становятся все длинней, в ту пору еще коротки. Нередко случается так, что гибнут не котики, а зверобои.

Так и случилось с моим дядюшкой Анскаром: дядюшка Гундульф вернулся на остров в их лодке один.

Тут вам нужно знать вот что: уходя в море – бить котиков, ловить рыбу, охотиться на иную морскую дичь, – наши зверобои привязывают себя к лодкам. Спасательный канат сплетен из полосок моржовой кожи и достаточно длинен, чтоб зверобой мог передвигаться вдоль лодки, от носа к корме, насколько потребуется, но не длиннее. Морская вода холодна и вскоре погубит всякого, кто в ней окажется, однако наши промышленники одеты в непромокаемые тюленьи шкуры, а потому упавшего за борт нередко успевают вытащить и тем спасти его жизнь.

Но дядюшка Гундульф рассказал вот что. Ушли они далеко, искать лежбище, никем еще не потревоженное, и тут Анскар увидел плывущего рядом, в волнах, котика, самца. Метнул он гарпун, котик нырнул в глубину, а линь гарпуна захлестнул Анскара за лодыжку и уволок в море. Он, Гундульф, бросился вытаскивать брата и вытащил бы, потому как человеком был исключительной силы. Рванул он к себе спасательный канат, а котик рванул к себе линь гарпуна, привязанный к основанию мачты, и лодка их опрокинулась, но Гундульфу удалось спастись, добравшись до нее при помощи спасательного каната, а гарпунный линь перерезав ножом. Выровняв лодку, он принялся вытаскивать Анскара, но спасательный канат не выдержал, лопнул (и вправду, все мы видели перетертый обрывок каната). Так и погиб мой дядюшка Анскар.

У нас, на островах, женщины испокон веку встречают смерть на берегу, а мужчины в море – оттого-то могилы, устроенные по вашим обычаям, и называются бабьими лодками. Когда же кто-то из зверобоев гибнет на промысле, как дядюшка Анскар, в его честь расписывают растянутую на раме из жердей шкуру котика, вешают ее на стену дома, где мужчины собираются для общего разговора, и не снимают, пока хоть один из живущих помнит, кто на ней изображен. Такую же шкуру приготовили для дядюшки Анскара, и рисовальщики взялись за работу.

Но вот однажды, ясным, солнечным утром, когда мы с отцом готовились к вспашке земли под посевы – и это утро я не забуду до самой смерти, – в деревню со всех ног примчалась детвора, отправленная собирать птичьи яйца. Прибежали детишки и говорят: там, дескать, на галечном берегу южной бухты, котик лежит! Как всем известно, к суше, где живут люди, котики даже близко не подплывают, но иногда волны выносят на берег зверя, умершего в море либо серьезно раненного. Помня об этом, и мы с отцом, и многие другие поспешили к южному берегу – ведь котик-то достанется тому, кто первым вонзит в него оружие.

Я оказался проворнее всех, но с собой успел прихватить только вилы. Вил, разумеется, как следует не метнешь, однако за мной по пятам бежало еще с полдюжины наших парней, и, подбежав к котику этак на сотню маховых шагов, швырнул я их в цель. Бросок оказался верен, острия вил вонзились глубоко в спину зверя… а вот подобного тому, что произошло дальше, я всей душой надеюсь не увидеть до самой смерти. Увлекаемый собственной тяжестью, длинный черенок вил упал на землю, перевернул тушу на бок, и…

Тут я и узнал в «котике» мертвого дядюшку Анскара. Ледяные соленые воды уберегли его лицо от тления, в бороде запутались темно-зеленые стебли морской травы, а спасательный канат, свитый из прочной кожи моржа, был перерезан ножом всего в двух-трех пядях от тела.

Дядюшка Гундульф ничего этого не видел, потому как в тот самый день отлучился на большой остров по делам. Мой отец поднял дядюшку Анскара, я пришел ему на подмогу; вдвоем отнесли мы тело в дом Гундульфа, конец каната пристроили на груди, чтоб Гундульф сразу его увидел, и еще с несколькими из наших гляциэсских зверобоев уселись дожидаться хозяина.