И если мы обратим внимание на то, до каких только феноменальных размеров доходило это недоверие к священнику, как дерзки были нападки на него, как тонки препятствия, ему создаваемые, как настойчивы усилия унизить его и ослабить действие его влияния на паству, и как при всем том духовенство не только выходило победителем в борьбе, создаваемой ему столько же условиями материального положения, сколько еще более незаслуженным к себе отношением со стороны интеллигенции, а еще сохранило в народе его веру в Бога и то лучшее, что отличает народ от интеллигенции, то скажем, что и в настоящее время не опасно вручать в руки духовенства всё дело образования и воспитания подрастающего поколения нашего крестьянства, что и в настоящее время духовенство наше не так уж плохо, каким его считают гонители его.

До какой степени бессмысленной должна показаться, поэтому, фраза, что «чем лучше им будет, тем хуже они станут», фраза, отражающая столь слабое знакомство даже с элементарным курсом нашей русской истории!

Не служит ли она в то же время и лучшим доказательством справедливости того положения, по которому мы не только не стараемся о том, чтобы сделать духовенство лучше, поддержать его там, где это можно, помочь ему, заступиться, обогреть хотя бы ласковым словом, а, напротив, с непостижимым упрямством рвемся к одной цели: принизить его и сделать еще худшим. Являясь показателем действительного отношения к духовенству со стороны лиц, именуемых «интеллигентами», не говорит ли эта фраза и о том, что при таких условиях духовенство наше и не может быть лучшим?

Но не нам быть судьями его. Ничего не дав ему, мы и требовать ничего не в праве. Но как бы плохо оно ни было, не дай Бог ему быть лучшим настолько, чтобы стать похожим на тех интеллигентов, которые его гонят.

Бессмысленными кажутся мне поэтому и основания, подрывающие значение церковных школ в силу недоверия к священнику, и убеждение мое в единственной целесообразности этих школ, как непосредственно отвечающих задачам истинного просвещения русского народа, так же твердо, как тверда уверенность в лучшем будущем всего лучшего.

Письмо XI

Какого же типа должна быть деревенская церковно-приходская школа? В своем месте, говоря о характере школы вообще, я указал, что не та школа хороша, какая научает грамотно читать и писать, а та, какая приближает человека к Богу, делает ясным назначение человека на земле, указывает ему его место в жизни. Такой школы, несмотря на разнообразие существующих типов, у нас нет, и наши идеалисты скорее дети семьи, чем школы. Цель всякой школы, начиная от низшей и кончая высшей, заключается не в том, чтобы дать ученику новые элементы добра, кроме тех, какие он носит в своей природе, и не в том только, чтобы набить его голову новыми знаниями всякого сорта, а прежде всего в том, чтобы раскрыть ему глаза на то, что он имеет и, пробудив тем самосознание его, заставить полюбить носимое им в себе самом добро и затем использовать его с наибольшей продуктивностью. А для этого школа должна прежде всего давать ученику ясный и точный ответ на вопрос «зачем», а потом уже на вопрос «почему», а не рождать коллизий между этими двумя вопросами, благодаря чему, чем яснее второй вопрос, тем неразрешимее первый. Природа каждого человека имеет уже готовые запасы добра, но пользуются ими бессознательно, не отдавая себе отчета в них, а идя навстречу своему природному влечению к ним, одни только дети. Взрослый же человек, теряя постепенно привычку соразмерять свои мысли и действия природным критерием для их оценки, редко прибегает к ним, перестает ими пользоваться, а затем, быть может, незаметно даже для самого себя, теряет вкус и даже надобность в них.

Много разных причин уменьшают размеры природного влечения человека к этим запасам. Часто один только недостаток времени, не говоря уже о влиянии окружающих обстановки и условий, не позволяет человеку быть настороже своих мыслей и действий. И не пользуется этими своими запасами добра человек не потому, что не хочет пользоваться, и не потому, что не имеет их, а потому, что потерял связь с ними, перестал слышать Бога в себе, усомнился в божественности своего происхождения, стал сомневаться в своем назначении и утратил цену в своих собственных глазах.

Потеряв же веру в самого себя, потерял и надежду сделаться лучше; обесценив себя, перестал и любить себя.

В чистом платье, опрятно одетый, человек осторожно обходит грязь, чтобы не запачкаться, но вот он споткнулся, упал, запачкался – и пред нами уже другой человек. Нет в нем прежней заботливости о себе, махнул он рукой и на платье свое, разлюбил его, перестал его чистить, ибо дорого оно ему было, пока было чисто, грязное же, хотя и новое, оно потеряло в его глазах половину своей цены. Досадно стало бедному человеку. А тут, как нарочно, он только и слышит: «Не спотыкайся и падать не будешь». Но вот нашелся добрый человек, пожалел его и сразу вернул ему всё настроение и платье его. Чем вернул? Тем ли, что умалил достоинство его испачканного платья и говорил, что его не стоит и чистить? Нет, тем и вернул, что, наоборот, возвеличив его достоинство, доказал, что, и сделавшись грязным, оно еще не потеряло своей цены, что по-прежнему дорого и нужно его только почистить; тем и вернул, что вызвал в человеке надежду возвратить платью прежнюю его ценность. Так и здесь. Согрешил человек первый раз и уже чувствует себя навеки потерянным для Бога, уже не смеет надеяться на милосердие Его, уже соразмеряет расстояние между Им и собою, и это расстояние кажется ему так велико, что лишает его надежды когда-либо сократить его. Согрешил второй раз, укрепился в своем сознании еще более, а за третьим разом перестал и думать о своем грехе и, очертя голову, бросился в омут той грязи, откуда слышать голос Бога стало совсем невозможно. Нечего стало терять, нечего стало и беречь. Слишком ужо дурным стал казаться человек самому себе, перестал любить и беречь себя, потеряв всякую веру в себя, потерял и надежду исправиться и сделаться лучше. Вот тут и нужен добрый человек, который бы вовремя поддержал его, сказал бы, что не всё еще потеряно, что нет греха, который бы превысил милосердие Бога; здесь и нужно укрепить в человеке ту веру в самого себя, которая бы родила в нем надежду сделаться