Шрифт:
Закладка:
– Рома!
Никакой реакции.
– Роман, это я, Андрей!
«Сталинская» ложа вновь на миг проснулась. Из нее кто-то вышел. Андрей бросился к выходу. Огромный вес не стал помехой, он побежал вдоль стены зрительного зала. В фойе никого уже не было, он перешел на шаг и, задыхаясь, в отчаянии вновь крикнул:
– Роман! Не будь козлом!
Из-за поворота показалась дверь. Рядом никого не было. По инерции, тяжело дыша, он потопал до нее. И тут кто-то схватили его за руку и затащил в черноту «сталинской» ложи.
– Идиот, ты чего разорался? – говоря шепотом, Роман подтолкнул Андрея к креслу. Сам тоже сел.
– Рома, это ты? Тебя же убили! Дай тебя обнять! – Андрей попытался встать, но Роман остановил его жестом. – Не могли не убить – столько лавэ – двадцать миллионов долларов!
Разин не нашел ничего лучшего, как напомнить про деньги, пропавшие вместе с ним еще при Советском Союзе.
– Нет больше лавэ, начальник. Сегодня другая музыка.
– Какая? Ты кого продюсируешь? В Америке? Германии? Колись, скотина! – Он вновь попытался встать и вновь безуспешно.
– Лучше не спрашивай. – Роман устроился в кресле, сложил пальцы рук замком.
В еле заметном освещении, которое пробивалось откуда-то снизу, можно было разглядеть густую щетину на лице его бывшего подельника. На руке черные электронные часы, которые вышли из моды еще двадцать лет назад. Одет в темный костюм и белую водолазку. Она заметно выделялась на общем черном фоне.
– Рома, кочумай, не пудри мозги! – Андрей отдышался и пошел в атаку. – В этой ложе даже Сталин был всего раз. Вора сюда не пустят. Ты откуда такой перекрученный?
Роман ничего не ответил. Но вдруг отвернул голову от Андрея.
– Окко-н, я дружил с ним до Чукотки. Его зовут Андрей.
Разин начал присматриваться и заметил сидящую на еще одном кресле небольшую, словно детскую фигуру.
– Здравствуй, Андрей. Я Окко-н. Референт Романа Аркадьевича, переводчик.
Тонкий голосок принадлежал женщине.
– Переводчица? Так ты работаешь за кордоном? Где?
Все становилось на свои места. Сначала сбежал за границу его единственный друг, потом в Америку сбежала его жена.
– Не за кордоном. Она переводчица с чукотского. Моя жена.
Окко-н едва заметно повернула голову в сторону Романа, и в этот момент зал взорвался аплодисментами, занавес пошел в стороны, оркестр заиграл увертюру. Бросив взгляд поверх перил в оркестровую яму, Андрей увидел, как дружно вступили музыканты, дирижировал кто-то другой, не Юрий Башмет.
– Давай-ка посмотрим. – Роман наклонил к Андрею голову и прошептал: – В театре ни разу не был, как мы разбежались. Поговорим потом. Но лучше уйди, пока не поздно. Ничего хорошего от нашей встречи для тебя не будет. Вообще могут грохнуть.
Он вопросительно посмотрел на Андрея, но, видя, что тот никак не отреагировал на его слова, отвернулся и удобно устроился в кресле. Затем положил руку на подлокотник кресла Окко-н и подтянул ее к себе вместе с креслом. Голова женщины качнулась, она положила ладонь на его руку. Казалось, они начисто забыли про огромного бегемота, который нарушил их загадочное одиночество в «сталинской» ложе Зимнего театра.
Предолимпийский день открытия Фестиваля искусств Юрия Башмета принес Андрею редкую возможность оценить, что такое синтез в искусстве. Последние годы его собственный «синтез» заключался в умелом подборе производителей «фанеры», и поддержания хотя бы минимального интереса к репертуару его молодости – давно ему надоевшим «Седым ночам», «Розовым вечерам» и «Белым розам». То, что устроил Башмет, подстегнуло его задуматься о реанимации старых хитов. Как реанимировал Башмет давно надоевшую всем, примитивную комедию. Сделал синтез оперы Россини «Севильский цирюльник» и пьесы Бомарше «Женитьба Фигаро». Здесь, в Сочи, было модно стебаться над классиками. Вот и сейчас в программке было обозначено – «по мотивам».
Удивительная особенность «сталинской» ложи видеть все и всех, оставаясь невидимым, проявилась немедленно. Все актеры и музыканты «прыгали и сучили ножками» рядом – хоть руку протяни и пощупай того или ту, кто больше понравился. Главным героем, ясное дело, оказался бросивший дирижерскую палочку сам маэстро Башмет. В роли циркового «клоуна-коверного» – известный киноактер Женя Стычкин.
Когда после открытия занавеса аплодисменты стихли, оба артиста сидели на огромном футляре для контрабаса. Башмет достал из-за пазухи альт и принялся безумно водить смычком по струнам. Стычкин держал в руках чашку с лапшой и лихорадочно всасывал ее в себя, затем встал и начал изучать футляр контрабаса. Прошла целая вечность, пока оркестр не напомнил о себе из оркестровой ямы.
Роман смотрел на сцену, никак не реагируя на происходящее. Лишь поглаживал левой рукой щетину. Помалкивала и Окко-н.
Когда музыка зазвучала громче, у Стычкина на сцене началась наркотическая ломка. Его выворачивало наизнанку, то ли от несвежей лапши, то ли от музыки. Он начал корчить рожи, подбежал к «сталинской» ложе, схватился руками за ограждение и сунул нос внутрь. Но даже клоунам прощают не все. Явно не по либретто Роман схватил его нос железной хваткой и начал втягивать в ложу. Внешне, из зала, это выглядело, как задумка режиссера. В реальности Стычкин получил не только горящий красным угольком кончик носа, но и довесок – удар тыльной стороной ладони в лоб, отбросивший его назад, к футляру. На этом вступление закончилось, грянула знаменитая увертюра к опере Россини. На сценических конструкциях, которые не попали в начале представления в огни рампы, расцветилась инсталляция в стиле супрематизма Малевича. На веревочках раскачивались и перекрещивались белые с красными полоски. Между ними, где-то наверху «на стропилах», показался горящий кончик носа Стычкина. Но и там, в небесах, он не обрел покоя – ловко, словно обезьяна, спустился вниз.
– Он и есть – «Фигаро здесь, Фигаро там»? – Окко-н повернулась к Роману.
– А хер его знает! Весело здесь живут, – ответил Роман и громко засмеялся. Смех слышался и в зале.
Луч прожектора мелькнул по ложе, она на миг осветилась. Андрей увидел овал лица Окко-н. Оно не было абсолютно круглым, как рисовало воображение лицо чукотской девушки, а благородно продолговатым. Иссиня-черные волосы, собранные на затылке в хвостик. Слегка раскосые темные глаза, на щеках румянец. На такой же, как у Романа, водолазке бусы в три ряда.
Тем временем Стычкин вновь подскочил к футляру из-под контрабаса, схватился за голову и упал на него в изнеможении. Оказалось, он не Фигаро, а реальный «коверный», разогревающий публику перед появлением на сцене грузинской оперной звезды
