class="p1">– Там таких, как мы, называют новосёлами и перемешивают между собой, не дают селиться вместе. Именно новосёлам запрещено покидать без разрешения свою округу. Тех, кто жил под властью боярина изначально, так не утесняют. Мне разрешалось передвигаться почти везде, только потому что меня причислили к полеведам – мы должны следить за полевыми работами и амбарами, отбирать лучшее зерно и плоды на развод, много разного, но речь не о том.

– Прости, брат, я перебил тебя. Продолжай.

– Значит, несколько семей моих старых прихожан во главе с приходским старостой Петром, дай ему, Господи, Царство Небесное, поселили в дальней веси. Нескольким бабам подходило время рожать, а Пётр сказал, что негоже им идти в сатанинский вертеп, где правят жрецы ложных богов – ведь все лекаря там и правда языческие жрецы.

– Да какая разница! – вскипел отец Меркурий. – Что на благо верным, то по Божьей воле! Бог в сердце! Ведь не заставляли же болящих приносить жертвы ложным богам?

– Не заставляли. Но Пётр решил иначе. И своей верой и твёрдой волей увлёк всех. Они бежали. Зимой. В самые морозы. В леса. А я ведь увещевал его не делать этого! – по щекам отца Моисея потекли слёзы. – Он охаял меня отступником и проклял. Многие погибли в лесах от холода и зверей. Бабы, дети… Детишек я сам в купель окунал! А те, кто выжил, приняли мученическую смерть. Рассказывают, что когда их поймали и привели к боярину, боярин увидел замёрзших младенцев, почернел лицом, первого, кто попался, голыми руками убил, а остальных мужей велел в каждом селище на кол посадить. По одному, по два… Так и приняли они смерть, а костяки на колах до сих пор висят – снимать не велено!

«Бог мой! Смерть на колу страшная! Но, Господи, я не знаю, как поступил бы сам! Разреши мои сомнения, разум мой смущён и дух в томлении!»

– Вот когда на моих глазах моих прихожан на кол сажали, я и решился, – бесцветным голосом продолжил отец Моисей, не утирая катящихся по лицу слёз. – Я кинулся к боярину, крикнул «слово и дело»… Меня избили, конечно, но перед очи боярские поставили.

– И что?

– И я сказал боярину, что я священник, и если он позволит христианам тайно исповедовать Святую веру, то я смогу сделать так, чтобы такое больше не повторилось, а если нет, то пусть и меня на кол. Ещё я сказал ему, что он делает Божье дело, молил прозреть, сделать последний шаг и вернуться ко Христу, тогда и в зверствах нужды больше не будет. Много чего…

– Тебе позволили?

– Не сразу. Боярин молча выслушал меня, а потом ударил. Такой боли я ни разу не испытывал – пламя в глазах вспыхнуло, и чувств лишился. Очнулся в холодной. Продержали меня там три дня без пищи, только воды давали малый глоток, а на четвёртый повели к боярину.

– И что он?

– А он спросил меня: «Не передумал, поп?» Я сказал, что не передумал. А он говорит: «И меня к своему Христу склонять не передумал?» – «Нет, – говорю, – не передумал. Вижу, что добро в тебе есть, вижу, что для людей трудишься, не до конца тебя одолел дьявол! Вернись к Господу!»

– И?

– А боярин мне: «А если нет, то на кол тебя?» Я ответить не смог, кивнул только. А боярин воям крикнул: «Выводите его». Как у меня ноги не подкосились – сам не знаю. Бог упас, не иначе! Выволокли меня во двор, а там боярин стоит, Домнушка моя с детишками – на колени их поставили, плачут, Домнушка к боярину руки протягивает, не губить меня просит, детишек не сиротить, а посреди двора яма, кол оструганный лежит и конь стоит – на кол меня тянуть. Тут укрепил меня Господь, страх пропал куда-то, прочёл сам себе отходную[111] и говорю: «Не тяни, боярин! Пусть Господь тебя простит, как я прощаю! Жену с детишками пожалей только».

– А боярин?

– А боярин расхохотался! Да не то что расхохотался – как жеребец в гону заржал, аж по бёдрам себя хлопал. А потом говорит, я и не понял половину, но на всю жизнь запомнил: «Ни хрена себе диссида пошла! Не забздел, Сахаров недоделанный! Ну живи тогда – вон твоя Бонерша в обмороке валяется. Забирай её и валите на хер. Как будешь стадо своё тараканье пасти, пастырь – тебе Медведь скажет. Убедил ты меня, может, и правда польза от тебя будет. Но не упасёшь баранов своих – всех на шашлык пущу! Вот тут у меня ноги и подкосились.

– Дальше что было?

– Дальше подхватили и меня, и Домнушку мою, и детишек, в сани покидали и домой отвезли. Там меня в оборот Медведь и взял.

– Какой медведь?

– Воевода Медведь, ближник боярина. Обсказал мне, как и что делать. Как людей на службы собирать, как следы прятать. Сказал, что от стражников Мироновых прикроет, но упасать не будет – если сами попадёмся, значит, судьба нам такая, но заверил, что нарочно искать не будут, а если будут, то не там. Взамен наказал паству от бунта и побега удерживать. И предупредил, чтобы о тех, кто увещеваниям не внемлет, ему немедля докладывать, для чего люди ко мне приходить будут. Особо упредил, чтобы врать ему не пытался – есть у него способы проверить. Вот тут и погубил я свою душу, брат – за годы, что с того дня прошли, отдал пятерых братьев своих на муки. Предал! Не слушали они меня – ярые были. Хотели народ поднять, побить боярских людей и бежать. Только знал я – не выйдет ничего. Ни стражу боярскую не побьёшь, не сбежишь никуда. Мне Медведь рассказал, как всё устроено, чтобы соблазна у меня не было. Утешал я себя, что меньшее зло творю, чтобы большего избежать – за бунт бы всех под меч положили. Да утешай не утешай, всё одно Иудин грех! Непрощаемый! Знаю, что трое из них в колодках из болота руду тянут, а что с остальными – не ведаю!

«Боже, благодарю тебя, что не послал ты мне такого испытания! Грешен раб Твой Моисей, велики его преступления перед Тобой, но не мне его судить. От лица Твоего суд ему да изыдет! Молю, будь к нему милосерден, ибо страдает он тяжко и от всей души кается! Не думал я, Господи, что буду просить за того, кто предал, но кому доступно прозреть замысел Твой? И в его словах есть правда, он не искал ничего