отважных, — добавил генерал Федоренко.

А сам он уже невольно подумал, не на него ли пожаловался Ротмистров, с которым на днях состоялся телефонный разговор о том, как сражаются наши танкисты. Федоренко покритиковал Ротмистрова за то, что тот слабо учит молодых танкистов владеть танковым оружием. На это командарм с обидой в голосе ответил: «Учить-то ребят некогда. Вы знаете, Яков Николаевич, я из боя выхожу на короткое время, а потом снова в бой! А в сражении под Прохоровкой я ожидал, что мой танк фрицы сожгут, но обошлось...»

Сталин сделал паузу и вновь заговорил:

— Вот этот рапорт генерала Ротмистрова. — Он развернул вдвое сложенный листок. — Не стану утруждать вас чтением его, но один абзац послушайте: «Я как ярый патриот танковых войск, — пишет Ротмистров, — прошу Вас, товарищ маршал Советского Союза, сломать консерватизм и зазнайство наших танковых конструкторов и со всей остротой поставить вопрос о массовом выпуске уже к зиме 1943 года новых танков, превосходящих по своим боевым качествам и конструкторскому оформлению ныне существующие немецкие танки». Ну, что скажете?

— Смелое заявление, но так ли это на самом деле? — высказал сомнение нарком Малышев. — Конечно, наши танки имеют конструктивные недоработки, но это мелочи, и раздувать их негоже.

Сталин с огорчением произнёс:

— Поначалу у меня тоже возникла такая мысль, но прочёл рапорт, и мои сомнения рассеялись.

— Интересно, что там написал Ротмистров, грех не прочесть рапорт, — огорчённо промолвил Федоренко.

— Вячеслав Александрович, — Сталин посмотрел на Малышева, — вам как наркому танковой промышленности я отдаю рапорт генерала Ротмистрова и поручаю во всем разобраться в деталях. Сделайте это вместе с Яковом Николаевичем Федоренко. Если потребуется привлечь к обсуждению танковых «огрехов» генерала Ротмистрова, мы вызовем его в Ставку. Не забудьте посоветоваться с конструкторами. Словом, надо совершенствовать наши танки. У них коротки стволы орудий, их следует удлинить, но как это сделать, вам лучше знать...

В кабинет вошёл заместитель Председателя ГКО Молотов.

— Привет, Иосиф! — бросил он с порога. — Ты что, занят?

— Заходи, Вячеслав. — Сталин поднялся с места. — Ну как, товарищи Малышев и Федоренко, всё ясно? Вопросов нет? Тогда вы свободны.

— Когда нам представить материал для обсуждения? — спросил нарком Малышев.

— Когда всё будет готово, дайте мне знать, и мы соберёмся, чтобы обменяться мнениями. Но долго с рапортом не тяните. Даю вам три дня. Уложитесь?

— Вполне! — улыбнулся нарком.

Малышев и Федоренко вышли.

— У меня хорошая новость, — сказал Молотов, протирая платком очки.

— Что ещё? — поднял брови Сталин.

— Первый уральский автомобиль «Урал-ЗИС» сошёл с конвейера! Вот телеграмма твоего кумира Патоличева. — Молотов дал Верховному листок.

Сталин прочёл телеграмму.

— Я рад, что не ошибся в Патоличеве, — довольно произнёс он. — Талантливый руководитель и организатор.

— Возьми его на работу в ЦК, — предложил Молотов. — Тебе, Коба, нужны люди, подобные Патоличеву.

— Кем же взять его в ЦК? — Сталин сощурил глаза.

— Будь моя власть как заместителя Председателя Государственного Комитета Обороны, я бы сделал его секретарём ЦК партии.

Сталин сказал Молотову, что в ЦК партии Патоличева он возьмёт, но в качестве кого, ещё не решил. Он ещё раз прочёл телеграмму и поднял глаза на своего соратника.

— Подготовь, пожалуйста, приветственную телеграмму коллективу завода за моей подписью.

Молотов улыбнулся, потом извлёк из папки листок.

— Я уже набросал текст, вот он, прочти.

«Дорогие товарищи!.. В трудных условиях военного времени своей напряжённой работой вы разрешили важную оборонную и народно-хозяйственную задачу и создали на Урале мощный завод по выпуску автомобилей для Красной армии и народного хозяйства. Родина высоко оценит вашу самоотверженную работу и помощь в деле укрепления могущества нашей страны».

— Пойдёт, — одобрил вождь и тут же подписал телеграмму.

Молотов напомнил Сталину, что Государственный Комитет Обороны присудил заводу Красное знамя: рабочие уже выпустили 20 тысяч автомобильных моторов!

— В этом месяце завод отгрузит для тыла Красной армии два эшелона грузовых автомашин, — добавил Молотов. — У них трудности с вагонами.

— Фронты остро нуждаются в них, — заметил Сталин. — Вечером у меня будет генерал Хрулёв, и я распоряжусь, чтобы он помог Уральскому автомобильному заводу с вагонами и паровозами. Их у нас всё ещё не хватает.

(В годы войны Н. С. Патоличев проявил себя как талантливый партийный и хозяйственный руководитель, и это по достоинству оценил Сталин. В марте 1946 года на Пленуме ЦК партии по его предложению Патоличев был избран в состав Оргбюро ЦК и утверждён заведующим Организационно-инструкторским отделом ЦК партии. Секретарь ЦК партии А. А. Жданов, хорошо знавший Николая Семёновича, тепло поздравил его. Патоличев смутился:

— Справлюсь ли, Андрей Александрович?

— Справишься! Не боги горшки обжигают... Правда, опыта работы в ЦК партии у тебя маловато... Сколько лет ты был инструктором ЦК?

— Всего один год, зато более семи лет я работал секретарём обкомов партии.

— Ну вот, разве это не опыт?! — воскликнул Жданов. — Кроме того, мы тут в ЦК живём одной семьёй. Если придётся туго, я готов тебе помочь.

До мая Патоличев трудился в полную силу. Работа с людьми всегда привлекала его. Однажды в отдел зашёл... Сталин. Все, кто был в комнате, словно по команде встали. Вождь остановился у стола, за которым стоял Патоличев. Лицо у Николая Семёновича раскраснелось.

— Ну, как вам работается у нас? — улыбаясь, спросил его вождь.

— Хорошо, товарищ Сталин, — тоже улыбнулся Патоличев. — Вот только тихо здесь, не то что в цехах, где всё громыхает, не слышно даже голосов людей. Если честно, я скучаю по цехам...

— Надо привыкать, Николай Семёнович, — веско сказал вождь.

А через несколько дней, кажется, это было 4 мая 1946 года вечером, Патоличеву позвонил Поскрёбышев. Он был краток:

— Срочно в Кремль на квартиру товарища Сталина.

На квартиру вождя в Кремле Патоличев шёл впервые, поэтому волновался. «И вот кремлёвская квартира Сталина, — вспоминал он. — В прихожей мы задержались. Поскрёбышев похлопал меня по плечу — не робей, мол, — и оставил одного. Оглядываюсь. Справа вешалка, и на ней одна-единственная шинель — Сталина. Невольно пришли строчки из