Шрифт:
Закладка:
Кох нарушал камуфляж, который был почти невероятным, чтобы присутствовать на местных собраниях беженцев из Восточной Пруссии, где, как Рольф Бергер, он рассказывал о том, что с Эриком Кохом попал под бомбежку и был потоплен русскими, считая, что таким образом удостоверяет смерть личности, которую все беженцы явно проклинали. Но однажды в 1949 г. один армейский офицер из Кенигсберга заговорил с ним, пристально вглядываясь. Этот офицер когда-то попросил у Коха разрешения эвакуировать свою жену и дочь. На эту просьбу, как и на все ей подобные, последовал отказ, и женщина пропала без следа. Через несколько дней после этой встречи Кох был в руках гамбургской полиции.
Британские оккупационные власти намеревались передать Коха германскому правосудию. Когда польское правительство потребовало экстрадиции Коха, было отмечено, что по статуту союзнического контроля истек срок давности. 8 июня советский журнал «Новое время» возмущенно потребовал суда над Кохом в Советском Союзе. Но за статьей требования об экстрадиции не последовало. Тут загадочного было меньше, чем казалось. В Москве не имели ничего против того, как обращался Кох с украинскими националистами, но было много причин для того, чтобы не предавать гласности сведения о жертвах Коха.
Поляки продолжали настаивать на своем требовании. Когда успех уже был в пределах досягаемости, обреченный человек начал бесполезную голодовку в тюрьме Дюссельдорфа. В феврале 1950 г. Коха переправили самолетом в Варшаву, и тут начался пробел в жизни Коха длиной почти в девять лет. В первые месяцы своего заключения в тюрьме Мокотов он составил «политический набросок» своей жизни, который собирался зачитать на процессе. Это породило в Западной Германии слух, что его выпустили, чтобы он написал книгу с обвинениями государственных деятелей союзников. Были еще два других слуха: в марте 1952 г. о том, что его экстрадировали в Советский Союз, а в сентябре 1956 г. — что поляки сняли свои обвинения и отправили его в Западную Германию. Никаких официальных сообщений об одиночном узнике Мокотова не появлялось до начала 1957 г., когда процесс над Эриком Кохом был назначен на 28 января. Но он был отложен на неопределенный срок по причине состояния здоровья Коха.
Когда в конце сентября 1958 г. Кох предстал перед своими обвинителями, началась новая полоса в его жизни, не имевшая ничего общего с известной нам карьерой рейхско-миссара Украины. Обвинение ограничивалось правлением Коха в Generalbezirk Белостока и включенных в него польских районов. В этой части старой Польши неслыханные и неописуемые вещи творились под личиной этнических чисток и контрпартизанской борьбы. То, что тогда были умерщвлены 7200 поляков и 21 тыс. евреев, вероятно, не преувеличение. Но Кох в акции СС такого рода не вмешивался. После нескольких недель до мелочей справедливого и открытого процесса стало очевидно, что ни тома доказательств, ни цепочки свидетелей не могут установить меру ответственности Коха. Суд стал театральный действом, причем прекрасно поставленным, чтобы показать Западу, что польское правосудие в Польше Гомулки (1-й секретарь ЦК правящей тогда в Польше ПОРП в 1956–1970 гг. — Ред.) избавилось от сталинизма. И хотя в марте 1959 г. Коху был вынесен смертный приговор, было не похоже, что его приведут в исполнение.
Еще более театральным было последнее появление на публике изнуренного, преждевременно постаревшего гаулейтера — умирающего в шестьдесят девять лет человека (Кох умер в 1986 г., дожив до 90 лет. — Ред.). Его фотографировали, когда его несли под руки крепкие, сильные полицейские, и он лихорадочно переводил взгляды на изящных польских медсестер, которые ухаживали за ним на скамье подсудимых. Следы. Мало осталось в нем от тех качеств, что когда-то поражали Гитлера и Геринга, и все же они были очевидны даже сейчас. Но загадка осталась.
Глава 7
Люди вне закона — партизаны и евреи
Партизаны
Эта глава касается двух общностей людей, которые приказами Гитлера были исключены из рамок закона еще до того, как началась война: противников (активных. — Ред.) немецкой оккупации и евреев. После военнопленных это были самые большие группы, которых затронула угроза Гитлера «оставить суды дома». Обращение с ними не менялось никогда: они были вне закона с самого начала и до самого конца.
К настоящему времени вопрос партизанского движения оказался слишком обширным и запутанным, чтобы можно было опереться на точные изыскания военных историков, хотя на эту тему существует объемная советская патриотическая литература. В России когда-нибудь может появиться монументальная исследовательская работа, ибо этот аспект «патриотической войны», несмотря на его неописуемый ужас, должен оставаться для русских самым популярным и романтическим. А до тех пор необходимо собирать частицы и кусочки, из которых нелегко можно будет сделать общий вывод.
Хотя к партизанам относились так же, как к евреям, немецкая позиция в их отношении была менее простой и менее решительной. Никогда не было споров, как надо относиться к евреям. Поначалу чиновники гражданской администрации задавались вопросом, применимы ли «экономические соображения» в истреблении источника квалифицированной рабочей силы. (Здесь как раз не было особой остроты. Евреи при советской власти были заняты в основном в сфере управления (партийные, советские и карательные органы), в сфере советской торговли, а также, меньше, присутствовали в составе инженерно-технической и научной интеллигенции. То есть в областях, которые оккупантам были совершенно не нужны. Немцам были необходимы рабочие на тяжелых работах — в сельском хозяйстве, на шахтах, в металлургии и т. п., а также обслуга и прислуга. — Ред.) И получали отрывистый ответ, и это в целом было все. По вопросу о партизанах, однако, шел непрерывный конфликт. В то время как ликвидация евреев проходила без сбоев, ликвидация партизан означала дорогостоящие операции и часто ликвидацию не тех людей. В таком состоянии дел каждая участвующая сторона обвиняла другую, так что возникла даже школа мысли, считавшая, что партизанское движение создал один Гитлер.
Эта тема извращена как немцами, так и русскими. Русские проявляют склонность
