Шрифт:
Закладка:
Под этой фотографией был помещен взволнованный рассказ о молодой запорожчанке — жене фронтовика, которая под неистовым огнем врага до последней возможности оставалась на заводе.
Газета вызвала оживленные толки. Ее сразу же как спецмолнию вывесили на доске — у самой конторы, на виду, и возле нее толпились заводчане.
— Вот она какая, наша Надежда!
— Вот тебе и Козочка!
Надежду фронтовая газета взволновала до слез. Было даже неудобно проходить мимо возбужденной толпы у стенда. И она всякий раз умышленно как можно дальше обходила ее.
Но еще старательнее обходил газету Шафорост. Он как бы и не замечал ничего необычного на доске. С крайне озабоченным видом проходил мимо и на восклицания в толпе отвечал холодными косыми взглядами.
И вот теперь, направляясь к нему, Надежда понимала, что должна быть особенно осторожной. Не могла же она не учитывать, как он сейчас раздражен.
В длинном и холодном коридоре, который служил теперь не только приемной директора, но и одновременно прорабской, было накурено и шумно. Все та же франтоватая секретарша, бывшая одноклассница Надежды, в кожушке, в кирзовых сапогах, пританцовывая, чтобы согреть ноги, увлеченно спорила с кем-то по телефону. Увидев Надежду, она хитровато подмигнула ей и, не прекращая разговора, поощряюще кивнула: входи, мол, входи.
Надежда поняла, что у Шафороста никого нет. Ей почему-то даже подумалось, что он ждет ее, и она уверенно отворила дверь.
Но в кабинете не было и Шафороста. В стороне от его стола, у подоконника, спиной к двери стояла худощавая женщина. Она была в белой меховой шубке, в такой же шапочке и модных фетровых ботиках. Надежда подумала, что это актриса, ведь вчера в город на гастроли приехала концертная бригада. Но когда женщина обернулась на стук двери, Надежда чуть было не вскрикнула — перед нею стояла Лариса.
Они не виделись с того незабываемого дня, когда провожали за Днепр на окопы подругу Зину, да после того им уже и не хотелось видеться. Жгучей крапивой поросла та тропка, по которой они неразлучно шли с самого детства. Грозные события развели их по разным дорогам. За это время они если и вспоминали друг друга, то вспоминали как чужие.
И вот неожиданно столкнулись лицом к лицу. Все произошло так ошеломляюще внезапно, что у обеих перехватило дыхание.
— Ой, Надюнчик! — вскрикнула Лариса.
Она вскрикнула, как и в детстве когда-то, радостно, искренне и так же, как прежде, когда подолгу, бывало, не видела подругу, крыльями развела руки и зажмурилась от счастья:
— Ой, Надюнчик!
У Надежды брызнули слезы. Прошлое, такое еще свежее и ощутимое, разогнало тьму обид, пролегших меж ними, высветило то, что соединяло их, и они бросились друг к другу.
Надежда не видела, как за спиной у нее открылась и быстро закрылась дверь. Она только слышала, как в приемной нервно вызывали через коммутатор диспетчера. И вдруг отчетливо уловила гневный голос Шафороста:
— Алло, диспетчер! Почему солдаткам не послал тягач? Почему, спрашиваю?!
От этого крика обе словно пробудились. Развели руки, поглядели друг на дружку, и между ними снова пробежал холодок.
Какое-то мгновение они так и стояли на расстоянии, как будто на распутье.
II
Удивительную силу таит в себе чувство родного дома. Непостижимую силу.
Еще по дороге к плотине, как только добрался до арки на Аллее энтузиастов, у которой метались отдельные машины, подбирая на ходу, под обстрелом, обессилевших, почерневших бойцов, Василь уже понял, что из Запорожья уходят последние подразделения, что его улица вот-вот станет полосой боя и что идти туда опасно. Но после всего пережитого в тылу врага, откуда он так долго и с такими адовыми муками выбирался, где столько грезил о своем городе, о родном доме, теперь, когда дом этот был совсем рядом, окутанный дымами на берегу, куда и девалось чувство опасности.
Он инстинктивно падал вместе с Гонтарем, по свисту угадывая приближение мины или снаряда, и так же инстинктивно вскакивал после взрыва, отчаянно торопясь к своему дому.
Василь обратил внимание на Гонтаря — что-то уж слишком знакомое было во взгляде этого человека — и, перемахнув на противоположную сторону улицы, остановился. Его тянуло вернуться к Гонтарю, заговорить с ним, но стремление поскорее добраться домой одержало верх. И он, утешая себя мыслью, что сможет еще повидаться с этим человеком, опрометью бросился к заветной двери.
На пороге неожиданно возник автоматчик. Автоматчик, в сущности, больше походил на трубочиста. Очевидно, рядом с ним только что взрывом разрушило трубы, и его с головы до ног осыпало сажей. Он стоял перед Василем черный и страшный, как черт с того света.
— Куда тебя несет! — закричал он хриплым голосом, испуганно вращая белками глаз. И, словно боясь задержаться тут надолго, быстро исчез.
Но Василь остался глухим к предостережению чумазого автоматчика — оно его словно и не касалось. Пока перебегал улицу, еще пригибался, ежился под треском разрывов, но как только коснулся ногами ступенек, по которым еще в детстве, бывало, вместе с Надийкой, взявшись за руки, с веселым визгом взлетали вверх и сбегали вниз, Василь сразу почувствовал себя, как за стеной крепости. Его уже не трогали грохот, взрывы, он уже жил совсем иными тревогами, иной болью. Перед глазами встали Надежда, Юрасик, Лукинична. Они представлялись ему то бесконечно обрадованными его возвращением, то опечаленными, удрученными горем, и он жил только встречей с ними.
Он не думал о том, дома ли они. Да и не хотел об этом думать, хотя логика событий давно подсказывала, что их нет. Как на крыльях летел он по ступенькам на свой третий этаж, и все, что встречалось по дороге, каждая мелочь, даже чуть приоткрытая дверь в квартире Крихточки — эта женщина всегда, когда что-нибудь пережарит, открывала дверь, что вело к очередной ссоре с Килиной Макаровной, — все это было знакомым, близким, все говорило, что и в их квартире должно быть так, как и тогда, когда он (как недавно это было!) ее оставил.
На мгновение ему почудилось, будто Надежда сегодня возвращается из института, а он так и не успел на пристань ее встретить, и от ревнивой мысли, что ее мог встретить Саш-ко, екнуло сердце.
Взбежав на третий этаж, Василь нетерпеливо нажал кнопку. Не услышав звонка и
