Сиомак, в прошлом командовавший бригадой штурмовиков. С Сиомаком невозможно было разговаривать разумно не столько из-за того, что он злился на весь мир, сколько из-за его болтливости. Сиомак постоянно ругал партию, а слушать подобные вещи было небезопасно.

– Будьте осторожны! – предупредил нас Дорш. – Когда подобные ругательства изрыгает бывший бригадефюрер, то это в соответствующих инстанциях воспринимается иначе, чем слова любого из нас.

– А господин Сиомак уже был на фронте?

– Какое там! Один черт знает, чем руководствуются эти чинуши, присваивая звания. Вы не поверите, но вы первые офицеры в полку, имеющие боевой опыт на Восточном фронте. Для остальных война здесь ведется в постелях. Сам генерал вечером направится на своем «мерседесе» в бордель.

Доршу не нравились ни Франция, ни вино, ни устрицы, ни женщины. Он даже сам себе не нравился. Поэтому ему доставляло удовольствие говорить о том, что за последние недели что-то изменилось и ходят слухи о том, что дивизию могут перебросить на восток или, на худой конец, в Пиренеи.

– Осмотрите окрестности, – советовал он. – Побывайте в Ниме, съездите в Авиньон, Сет. Кто знает, сколько мы еще здесь пробудем.

– А в Париж?

– В Париже находится расчетно-финансовая часть индивидуального вещевого снабжения офицеров. Вы хотите обновить свое обмундирование?

– Конечно!

Мы не успели договорить, как в канцелярию вошел Сиомак, тщедушный человечек с Восточной медалью[147] на груди. Нас заинтересовало, на каком основании он носит такую награду, если не был на фронте. В ответ Сиомак пробормотал что-то невразумительное. Основываясь на том, что теперь в роте есть еще два офицера, он попросил Дорша предоставить ему отпуск на три дня, чтобы съездить в Париж в расчетнофинансовую часть. Получив разрешение, Сиомак немедленно вышел, а ротный только пожал плечами и сказал:

– Извините, господа, но с поездкой в Париж вам придется подождать.

В доме виноторговца я осмотрел комнату, в которой мне предстояло разместиться, и остался доволен. Она принадлежала дочери хозяина Лизе, которая уехала на учебу в Тараскон. В помещении было прохладно, и, признаюсь, еще никогда прежде мне не доводилось столь сладко поспать на такой роскошной постели. Не забудется и висевший напротив кровати портрет прекрасной хозяйки комнаты.

Жена хозяина лавки, респектабельная матрона, провела меня в торговый зал, где на полках стояло множество бутылок. Открыв небольшой шкафчик, забитый крепкими спиртными напитками и ликерами, она с улыбкой произнесла:

– Это для вас! Угощайтесь!

Я сердечно поблагодарил ее, а про себя решил никогда не притрагиваться к этому шкафчику. Затем она провела меня к хозяину, который, мучаясь от подагры, развалился на стуле. Он предложил мне бокал крепкого сладкого вина. К сожалению, мои знания французского были настолько скудны, что, кроме отдельных слов благодарности, мне произносить ничего не удавалось. В дальнейшем разговор ограничивался дружественными приветствиями и извинениями за то, что в силу служебных обстоятельств мне приходилось отклонять их приглашения на семейные ужины.

По воскресеньям приезжала Лиза, и каждый раз я, запинаясь, начинал извиняться перед ней за то, что занял ее комнату. В ответ она только смеялась. Периодически появлялся шустрый батальонный казначей, который на машине привозил ее домой и отвозил обратно на учебу. Позже, когда на него нападала жуткая депрессия, он признавался, что это занятие доставляло ему истинное удовольствие. К счастью, Лиза владела английским, и я, вооружившись бутылкой муската из родительского погреба, мог поболтать с этой прекрасной Магелоной[148].

Нельзя не отметить, насколько простым было общение с французами, как быстро исчезали политические противоречия, когда отношения становились чисто человеческими! Насколько дружелюбно они обходились с выходцами из рейнских областей, многие из которых владели французским, с австрийцами, выросшими в схожих условиях и понимавшими толк в виноделии.

Как-то раз во время обеда объявилась пожилая дама и стала жаловаться Доршу на то, что запах от растущих куч навоза от наших лошадей перебивает аромат, исходящий из ее садика. Она предложила выкупить эти кучи с условием, что ей предоставят подводы, чтобы вывезти их. Дорш не соглашался, поскольку женщина хотела выгрузить навоз на скалистых склонах холмов, поросших виноградом, где лошади могли сорвать себе подковы. Тогда она стала причитать, чтобы мы уважили ее женское достоинство, и умоляюще подносить сложенные ладошки к носу. Дорш не выдержал и дал согласие на перевозку навоза.

По политическим взглядам местные жители поддерживали генерала де Голля и, учитывая наше к ним расположение, не скрывали этого. Он был их героем, надеждой и примером, на который они равнялись. Им очень не нравилось, что приходится ожидать помощи американцев, которых они считали варварами. Среди французов ходило множество анекдотов о том, что генерал де Голль якобы дал ясно понять Рузвельту, насколько велика будет «оказанная им честь» в освобождении Франции, если такой день когда-нибудь наступит.

Получается, что от немцев они ничего не ожидали?

На это вопрос неизменно поступал один и тот же ответ:

– От немцев, бог мой, мы могли бы ожидать многого, если бы не ваш фюрер.

В окрестностях городка проживало много «красных испанцев», бежавших от Франко по идеологическим соображениям. За это время они окончательно обеднели и одичали, представляя собой теперь настоящее народное бедствие. Им еще повезло, ведь Франко и фюрер дали им возможность бежать. Если верить рассказам солдат, то эти выходцы из городских слоев населения Астурии зарабатывали на жизнь, заставляя своих жен и дочерей заниматься проституцией, гаданием на картах, предсказаниями, приготовлением любовных напитков и другим шарлатанством. Мужчины же нигде не работали, утруждая себя только разминанием пальцами готовых сигарет и доставанием их из своих широких штанин. Их поведение было настолько ужасным, что мне даже захотелось, чтобы мои приятели по Кембриджу из Тринити-колледжа взглянули воочию на тех, за кого они так рьяно ратовали на наших вечеринках с криками «Поможем Испании!».

Солдаты роты, в которую я получил назначение, заметно отличались от моих прежних боевых товарищей. Поскольку дивизия сформировалась из частей, некогда подчинявшихся венскому генеральному штабу, ее костяк офицерского корпуса, унтер-офицерского, а также рядового состава был представлен австрийцами. За два года оккупации Франции этот костяк полностью разложился. Это относилось прежде всего к солдатам, являвшимся уроженцами местностей с благоприятными географическими условиями, схожими с местными. Рота, например, на две трети состояла из выходцев из прирейнских земель и Вестфалии. Может быть, в этом и заключалось проявление стремления правящих кругов к перемешиванию нравов и обычаев немцев?

Поскольку в таком составе части находились достаточно продолжительное время, то солдаты, естественно, притерлись друг к другу. Из трех унтер-офицеров роты Кюль и Теске, ставшие неразлучными друзьями, были из Берлина, а Тутхорн происходил из Рейнланда. Рядовые являлись выходцами из Хагена,