Шрифт:
Закладка:
Наша следующая веха – это появление в 2017 году книги Марии Степановой «Памяти памяти»396, ставшей значительным культурным событием, и последовавшие за этим дискуссии. Здесь речь пойдет не столько о самой этой замечательной книге («[п]ройдет пара десятилетий, прежде чем станет понятно, какому ряду и порядку вещей принадлежит эта книга»397), сколько о ее рецепции – дискуссиях о семье и памяти, в которых, по мнению участников, отразились существенные процессы сегодняшней культуры.
Прежде всего критикам бросилась в глаза парадоксальность задачи, которую поставила себе Мария Степанова (род. 1972): написать историю своей семьи, не вписывая ее при этом в «большую историю». Как пишет Варвара Бабицкая, Степанова «не ищет занимательных или громких сюжетов на фоне событий большой истории». Опираясь на самого автора, критик полагает, что отчасти дело здесь в материале – в семейном архиве, да и в самой семье: «Отчасти такое решение диктует сам материал – архив семьи, почти намеренно и, можно сказать, удачно в истории не наследившей: „Существенная часть усилий моих бабушек и дедушек была направлена как раз на то, чтобы оставаться невидимыми. Достичь искомой неприметности, затеряться в домашней тьме, продержаться в стороне от большой истории с ее экстракрупными нарративами и погрешностями в миллионы человеческих жизней“»398. Другой критик, Лев Оборин, замечает парадоксальность желания, которое стоит за этой книгой («желания, пронесенного через всю жизнь»): «спасти и сохранить, рассказать о своих родных, неприметных на фоне большой истории» (то есть вывести в пространство публичности, из «тьмы малой истории», жизнь людей, которые стремились оставаться невидимыми). При этом критик полагает, что дело не столько в самой семье, сколько в процессе писания книги – в выстраивании своих отношений с семьей и с прошлым (как пишет и сама Степанова, книга получилась больше про нее, чем про семью): «„Памяти памяти“ по методу – исследование, а не семейная хроника»399.
Добавим, что книга Степановой – это не только отслеживание процесса работы автора над историей семьи, но и исследование отношений с прошлым, сложившихся в XX и XXI веках, включая и культурную традицию (в литературе, фотографии и другом), и современную академическую литературу о природе памяти, свойствах архива и мемориальной культуре.
Но это не все. Думаю, что критики восприняли книгу и на фоне мемуаров 1990‐х годов, которые стремились спасти и сохранить следы жизни своей семьи и себя самих по-другому, а именно связать даже и неприметную жизнь рядового человека с сюжетами большой истории, не задумываясь при этом над работой памяти или мемориальной культуры.
Судя по отзывам, появившимся на сайте «Лайвлиб» (LiveLib – это социальная сеть, помещающая читательские отзывы, или «рецензии», о книгах), реакции рядовых читателей, независимо от оценки, спровоцированы именно такими ожиданиями:
Рецензент «Лайвлиба» VaninaEl: От этой книги я ожидала чего-то совсем иного – семейной саги, увлекательного романа об истории нашей страны и людях, делавших эту историю400.
Рецензент «Лайвлиба» majj-s: О чем книга? Знаете, я ужасно боялась очередной семейной саги с ее непременным «судьба семьи в судьбе страны»401.
Одна читательница «ожидала», а другая «ужасно боялась» того же – оправдания личной, семейной жизни за счет включенности в общий исторический опыт; обе чувствуют, что их ожидания и страхи не вполне оправдались.
Критики видят смысл книги именно в противоречиях и парадоксах. Андрей Архангельский, как и другие, усмотрел парадокс не столько в ситуации семьи Степановой, сколько в желании автора и утвердить неприметность своих родных, желавших остаться в стороне от большой истории, и сделать их неотторжимой частью истории страны. И этот критик цитировал утверждения самого автора:
Новая книга Марии Степановой – попытка написать историю собственной семьи, разбор семейного архива. «В общем, у всех родственники были фигурантами истории – а мои квартирантами», – пишет Степанова; они не совершили ничего героического или выдающегося… но в этом Степанова видит как раз преимущество: их судьбы неотторжимы от истории страны…
(Замечу, что Степанова пользуется в этой ключевой формуле тем же символическим языком, что и мемуаристы 1990‐х годов, метафорами истории как суда и общества как жилой площади: «фигуранты истории», «квартиранты истории».)
Следуя за автором, критик Архангельский подвергает рефлексии самое «желание»: «Наше желание встроить родственников в общий пласт культуры и истории и закономерно, и правильно… и одновременно – нет. Потому что люди никогда не вписываются в историю полностью…»402
Одним словом, в критических дискуссиях вокруг книги Степановой, возникших непосредственно после публикации, речь идет о том, как удовлетворить парадоксальное желание автора и противоречивые ожидания читателей, то есть как можно – одновременно – и остаться невидимыми и неприметными («затеряться в домашней тьме», «продержаться в стороне от большой истории»), и создать семейную историю для себя и своих, неотторжимую от истории страны, а тем самым «спасти и сохранить», то есть как вписать человека в историю, но не полностью.
