— Посмотри на выражение ревности на твоём лице. Мило, — теперь она улыбалась. — Скажем так, он художник и из тех придурков, которые всегда получают то, что хотят.

— Он мне нравится, — продолжила Луна, переводя взгляд с меня на неё. — Вчера он сделал для неё кое — что важное. Кое — что получше, чем…пионы.

И теперь настала очередь моего цветка оскорбиться. Я поправил рукава своей парадной рубашки. Они обе были частью жизни Авроры, и я проделывал потрясающую работу, пытаясь понравиться им. Очаровывать людей не было моей сильной стороной. Человеческие отношения были слишком сложными.

— Вы говорите о Спектре?

Что означало, что я ревновал к самому себе, не забывая, что меня назвали придурком. Хотя меня бы удивило обратное.

— Ты знал? — Эмма открыла рот в изумлении. — Ну, она, наверное, сейчас с этим придурком.

Придурок. Я прочистил горло.

— Невозможно.

— Откуда ты это знаешь? Она может быть только с ним.

— Да, откуда ты это знаешь, Аякс? — Луна криво улыбнулась, почти пугающе уставившись на меня.

Потому что я тот самый придурок, которого вы все ненавидите.

— Вы знаете, где она?

— Я тебе не скажу. Не хочу предавать её доверие, — Эмма была той ещё занозой.

— Почему вы думаете, что она с ним? — я был невозмутим, теряя терпение. У меня хрустнули костяшки пальцев. На этом этапе я был почти уверен, что испорчу цветы своей крепкой хваткой.

— Потому что! — прошипела она. — Если ты знаешь о Спектре, ты должен знать, что она его муза, и, по — видимому, они всё её сотрудничают.

— Невозможно, — повторил я.

Вся эта ситуация не имела никакого смысла.

— Послушай, — вздохнула она. — Я знаю, что ты ревнуешь, но я очень хорошо знаю, что делает мой лучший друг…

— Эмма. Она не со Спектром, я могу тебя заверить. Пожалуйста, — я с трудом выговаривал каждое слово сквозь стиснутые зубы.

Рот Эммы слегка приоткрылся, когда она указала на меня пальцем. Её лицо побелело, и мне удалось заставить её замолчать. К чёрту это. К черту всё.

— О — о, я думаю, она догадалась, — Луна одарила меня почти извиняющейся улыбкой. Этот порочный, умный подросток. Она всё это время знала, кто я такой.

Эмма переварила новость.

— Ты…

— Эмма, пожалуйста, — я не стал признаваться в том, о чём она уже догадалась: я был тем придурком, о котором шла речь.

— Чёрт, я должна была это предвидеть, — она глубоко вздохнула. — Она пошла в школу искусств или что — то в этом роде, и когда я спросила её, идет ли она на встречу со спектром, она кивнула. Она сказала, что задержится, пока мы должны были…

— На ней было одно из её платьев, — добавила Луна, и эта информация заставила меня растеряться.

— Возьми пионы, — я протянула букет Луне, которая нахмурилась, определенно имея что — то против цветов, и я поспешил прочь от них не очень вежливым образом, чтобы направиться в единственное место, которое пришло мне в голову.

Les Beaux Arts. Но почему она снова там?

— Подожди! Куда ты идешь? — закричала мне вслед Эмма.

— Подожди, Аякс, — Луна остановила меня. — Она там, чтобы защитить тебя, идиот, и она убьет меня, если узнает, что я тебе рассказала об этом.

Я сжал кулак и обернулся, стиснув зубы.

— Что рассказала?

— С кем она на самом деле и почему.

Время было против меня.

Меньше чем через два часа мне предстояло успеть на самолет и начать новую жизнь.

Глава 30

— Садись, — сказал Бернард, поправляя очки и не спеша устанавливая холст на мольберт.

Я сидела, не говоря ни слова, мои губы были плотно сжаты, а взгляд пустой. Я всегда думала, что Спектр был дотошен и организован, у него был свой порядок, но когда дело касалось его искусства, он был неряшлив и впадал в транс. Бернард был человеком старой закалки, немного скучноватым и до смешного медлительным. Прошло полчаса с тех пор, как он начал расставлять карандаши в каком — то подобии порядка, предварительно заточив их до ломающегося предела. Карандаши, которыми он вряд ли даже пользовался и которые, без сомнения, были дорогими.

Я наблюдала за апогеем белого цвета, окутывающим комнату, и мертвой тишиной вместо мелодии. Бернард взглянул на меня из — за своего холста, но я оставалась бесстрастной, не давая ему заглянуть в свою душу. Мы договорились, что я буду позировать для него, а не о том, что у него будет больше меня, и он это знал.

— Ты ничего мне не даешь, — выплюнул Бернард.

— Мне нечего тебе дать, — съязвила я в ответ, ещё выше поднимая подбородок.

Он раздраженно вздохнул и прищурил на меня свой лягушачий взгляд, как будто для меня этого было достаточно угрожающе.

— Я хочу, чтобы ты кое — что сделала, — тонкая улыбка тронула его губы. — Поплачь.

Поплачь.

Все мои мышцы напряглись. Одно это слово заставило моё сердце пропустить удар, а кожу напрячься.

Плачь.

Никто больше не увидит моих слез, и уж точно не он.

— Я не буду.

— Ты моя муза. Ты сделаешь так, как я прошу, — пробормотал он, бросаясь на меня.

Не спрашивая меня, он схватил меня за руку, чтобы я поменяла положение, выгнув спину, как горбун из Нотр — Дама. Его рука над моей головой, он заставил меня опустить подбородок, и потребовалась вся воля в мире, чтобы не сопротивляться. Я выглядела побежденной, беспомощной, уродливой. Спектр сублимировали мои эмоции в отличие от Бернарда, что низвело меня почти до нуля. Их видение было противоположным друг другу.

Бернард вздохнул с выражением отвращения на лице и вернулся на своё место, на грани потери терпения.

— Теперь ты будешь плакать. Будь хорошей актрисой. Дай мне свои прелестные слезинки, Грустная Девушка.

Моя рука сжалась в кулак, готовая задушить его. Я хотела закричать, но не могла, потому что если бы я защищалась, то всё было бы напрасно. Я должна принять это. Я должна быть сильнее своих чувств.

— Не заставляй меня делать это, — я не собиралась умолять его, но мой дрожащий голос был достаточно слаб, чтобы выдать, насколько мне было неуютно.

— Я затронул чувствительную струну, — его карандашные штрихи на холсте были подобны ударам в моё сердце, и я не отрывала глаз от пола. — Ты делала это раньше, ты можешь сделать это снова. Скажи мне причину своих слёз,