Шрифт:
Закладка:
Греция делилась на древнюю и современную, а греки – на хороших и плохих[1394]: таково было стандартное восприятие квиритов. Очевидно, уважение вызывала лишь Древняя Греция, с её высокими культурными достижениями, её творцы и были «хорошими греками», а из современных квириту эллинов – только лояльные и не назойливо-болтливые. В то же время, по справедливому замечанию В.О. Никишина, очень уместно приведшего цитату из Марциала – nec tecum possum vivere, nec sine te[1395], даже порицая «эллинизм» на словах и демонстративно от него отрекаясь в угоду «национальному» чувству, римская интеллектуальная элита не могла без него обойтись и была не в силах отказаться на деле от греческого искусства и литературы[1396].
Рим нанёс Греции колоссальный культурный ущерб, вывозя в Италию трофейные произведения искусства. Но освоение и осмысление этих трофеев лежит в основе создания будущей совместной культуры. Преемство культур бесспорно. Но римляне не стали эпигонами чужих достижений. Они были слишком разными с греками, чтобы просто воспринять их культуру – они пропустили её через собственное, присущее только им восприятие мира. Поэтому они не только сохранили и развили её, квириты её обогатили, именно благодаря ментальной несовместимости римлян и греков их единая общая античная культура, впитав их разность, стала столь богатой, гибкой и своеобразной и, благодаря творческому продуктивному симбиозу, превзошла эллинскую культуру.
Экономические контакты долго сводились лишь к ограблению эллинистического мира и получению от него товаров, недостающих в Риме. Культурные контакты длительное время ограничивались восторженно-настороженным впитыванием высокой эллинской культуры. Важен результат. Этап впитывания (того же ограбления достижений культуры эллинов) перешёл на более высокий уровень – осмысления. Должно было пройти время. Осмыслив, римляне перешли к созиданию. Нет смысла отрицать, что в культуре римляне были учениками греков. Но экономика и культура, созданные квиритами, став общесредиземноморскими, качественно превосходили и экономику эллинизма, и его культуру.
Вот это и стало главным положительным итоговым результатом двухвековых контактов двух цивилизаций. Разных цивилизаций, ставших единой.
Глава VI
Рим и Египет. Антоний и Клеопатра
Чтобы правильно понять специфику последнего этапа римско-египетских отношений, необходимо хотя бы вкратце остановиться на генезисе и развитии этих отношений, начиная с первого официального контакта сторон. Отношения двух стран до 168 г. до н. э. очень подробно изложены в работе Х. Хайнена[1397], поэтому мы предельно кратко коснёмся лишь тех аспектов, в которых мы расходимся с немецким учёным или которым он уделил недостаточно внимания.
Первый официальный контакт между Римской республикой и Египетским царством Птолемеев состоялся в 273 г. до н. э. при Птолемее II Филадельфе[1398]. Он завершился «договором о дружбе и сотрудничестве».
Рим и Египет находились достаточно далеко друг от друга и на тот момент не имели никаких общих интересов. Это была попытка установления дружеских отношений, направленных «на перспективу». Что же являлось побудительным мотивом для обеих сторон?
Чтобы понять это, необходимо проанализировать международную обстановку, сложившуюся в бассейне Средиземноморья к последней трети III в. до н. э. Египетская гегемония на востоке Средиземноморья клонилась к закату, селевкидское царство всегда было достойным противником Птолемеев, а Македония вместе с Селевкидами могла угрожать египетским владениям в Эгеиде. Заметно ослабело египетское влияние в Малой Азии. Отношения с Карфагеном не сложилась, к тому же он не представлял для Птолемеев никакого интереса, кроме чисто торгового. Фактически Египет оказался в дипломатическом вакууме, у него не было сильных и влиятельных друзей.
Египет перестал пользоваться уважением соседей. Безусловно, прав М. Ростовцев, констатирующий растущую политическую изоляцию страны[1399]. В эллинизме сложилась триполярная система (Селевкиды, Египет, Македония)[1400], но из этой троицы наименее перспективным выглядело будущее именно Египта. Очевидно, Птолемеи понимали это, осознавая опасность возможного сотрудничества или хотя бы согласованных действий Селевкидов с Македонией против Египта. Ситуация явно перерастала в биполярную (Македония и селевкидское царство)[1401], и в ней для Египта уже не находилось достойного места.
Не только союзные, но и просто дружественные отношения с Селевкидами были невозможны из-за постоянных конфликтов по поводу пограничной Келесирии. Македония стремилась уничтожить египетское влияние на Балканах и в Эгеиде и тоже никак не могла быть другом.
В то же время Египет был хорошо информирован о том, что на Западе быстро усиливается новое действующее лицо средиземноморской политики – Римская республика. Римляне уже завоевали почти всю Италию и сумели выстоять против первоклассной армии эпирского царя Пирра. П. Элгуд подчёркивает тот факт, что Египет отказал Пирру в помощи против Рима, и более того – поздравил римлян с победой над царём[1402]. После отступления Пирра из Италии, что должно было восприниматься как сенсация во всех монаршеских дворах Средиземноморья, было очевидно, что для Рима окончательное подчинение Апеннинского полуострова – всего лишь вопрос времени, притом совсем не отдалённого.
Можно было предположить, что после этого римские владения соприкоснутся с карфагенскими в Сицилии, и едва ли их отношения будут дружескими. Карфаген не был врагом Египта, но точно так же он никогда не был его другом, и Птолемеи не имели перед ним никаких обязательств. Поэтому вероятный противник карфагенян легко мог стать дружественным для Птолемеев. Стране на Ниле нужен был прорыв международной изоляции. Возможно, здесь присутствовали и торговые интересы, хотя в наших источниках они не зафиксированы. Да и вообще преувеличивать их значение для Античности нет оснований. В любом случае невозможно согласиться с Х.И. Беллом, что это был лишь «коммерческий договор»[1403]: соглашение явно предполагало именно дипломатическое сотрудничество.
Для Рима же, только входящего в большую средиземноморскую политику, установление дипломатических отношений с Птолемеями было очень престижно. Оно демонстрировало признание за Римской республикой статуса великой державы, что должно было льстить самолюбию сената. Союз мог обеспечить опору и политическую поддержку на востоке Средиземноморья.
Кроме того, не исключено, что сенаторы могли предвидеть возможность будущих конфликтов с Карфагеном. В этом случае, следуя традиционной римской политике в Италии, рядом с потенциальным врагом всегда нужно иметь друзей и союзников. Египет вполне подходил на роль такого друга «на всякий случай».
Так сложились предпосылки для установления дружбы. Следует отметить, что это был союз абсолютно равных партнёров. Более того, первое время он приносил пользу только Риму, но не Египту. «Коммерческая и политическая выгода» Птолемеев от союза, о которой говорит П. Элгуд[1404], представляется очень сомнительной, особенно для рассматриваемого нами отрезка времени от 273 до 200 г.
