помнили о своём культурном превосходстве[1341], а римляне гордились своими военными победами над ними. По очень точному определению А.В. Махлаюка, для греков римское превосходство в военном деле было столь же очевидным и неоспоримым, как для римлян греческий приоритет в сфере теоретических дисциплин и изящных искусств[1342]. Добавим лишь: внутреннее признание греком военного превосходства римлян окончательно могло оформиться только тогда, когда психологически сгладилась горечь поражений. Опять-таки – не раньше I в. н. э. Можно полагать, что именно это время стало во многом рубежом, отметившим некоторое смягчение взаимного восприятия. В целом же между греками и римлянами всегда существовали очень непростые отношения, отмеченные взаимной неприязнью даже и в последующие эпохи[1343]. Д. ОʼФлинн настаивает на традиционной враждебности между Востоком и Западом, между грекоговорящими и латиноговорящими даже в V в. н. э.[1344], хотя, возможно, он несколько сгущает краски.

Признав римское господство, греки, тем не менее, «даже по истечении столетий про себя считали римлян варварами»[1345]. Страбон, выражая взгляд образованного грека, очевидно, достаточно общий для его времени, «хотя и мирится с римской властью и даже до известной степени признает её полезность, никогда не согласится, что римляне превосходят эллинов в государственной мудрости»[1346]. К владычеству римлян он относится лояльно, но достаточно сдержанно[1347]. Авл Гелий, автор II в. н. э., долго живший в Афинах и, надо полагать, хорошо знавший греков и их отношение к «повелителям вселенной», повествует об одном знаменательном случае: на пирушке греки стали издеваться над присутствующим римлянином и римской культурой, на что квирит ответил, что греки могут считаться корифеями в легкомыслии и коррупции, но недопустимо, чтобы они порочили Лаций (I. 4; XIX. 9).

Это документально-бытовое свидетельство эпохи способно убедить любого: даже во II в. н. э. эллины продолжали считать римлян варварами, а их культуру – варварской! Надо ли говорить, как обижало это гордых квиритов, которые сами не делали различий между евреями, киликийцами и «прочими варварами». Греки считали римлян варварами и относились к ним соответственно[1348]– у нас нет ни малейших оснований пересматривать этот постулат. Греки видели в римлянах жестоких и невежественных варваров, не умеющих по-настоящему жить и мыслить[1349]. В Риме, в свою очередь, несомненно, существовало сильное «антигреческое предубеждение»[1350].

Более того, понятие «жить по-настоящему», на наш взгляд, было у них диаметрально противоположным. Для римлянина настолько же естественным было прийти на пир с женой, насколько ненормальным это показалось бы греку. Для Рима, где domina царствовала в атриуме, само существование гинекея в греческом доме должно было выглядеть противоестественным. Большая «открытость» римлян внешнему миру натыкалась на некую «закрытость», характерную для греков с их автаркией. Более прагматичный римский ум, сложившийся в эпоху рационально-крестьянской жизни, имел не так много точек соприкосновения с несколько «фантазийным» складом ума греков. Проявлялось это не только в контактах и бытовой жизни, но и в особенностях науки и искусства римлян. «Философия, которая их привлекала, была практической философией, философией человеческого поведения»[1351]. Отсюда общепризнанный приоритет римлян в прикладных науках: агрономия, строительное дело, военное дело, право, наука управления рабами – всё, что «пригодится в хозяйстве», что практически нужно в повседневной жизни. Насколько можно судить по источникам, неконкретные абстрактные рассуждения вызывали у квиритов сильнейшее раздражение! Нелюбовь римлян к отвлечённому грекам, поднаторевшим в изящной словесности и умении излагать красиво, считавшихся обязательными для образованного культурного человека, должна была казаться примитивностью мышления. Квириты же говорливость греков воспринимали как легковесную несерьёзность.

Между двумя народами было много общего, обусловленного наличием феномена полиса, не существовавшего больше нигде в мире. Но различий было ещё больше, они сами прекрасно это понимали; не учитывая их «разности», в том числе – ментальной, мы не сможем понять специфику их взаимного восприятия. То, что может показаться мелочами, на самом деле имеет колоссальное значение в этнопсихологии, поскольку формирует сначала модель восприятия, затем – стереотип отношения, и отсюда – линию поведения по отношению ко всем представителям другого этноса. Именно отсюда идут этнические стереотипы восприятия типа: галлы – ленивые, каппадокийцы – тупые, а греки – болтливые и трусливые.

Развивая мысль Д. Бауэрсока[1352], И.Е. Суриков пишет, что римляне не считали варварами этрусков и карфагенян[1353]. Однако и с этим трудно согласиться. Более убедителен вывод В.О. Никишина: «В период принципата римляне называли “варварами” все те народы, которые находились вне культурного пространства греко-римской цивилизации»[1354]. Если для греков варвары все, кроме эллинов, то для римлян – все, кроме эллинов и римлян. Видимо, в восприятии квиритов существовало не менее двух категорий варваров: совсем диких и не совсем, к которым и относили представителей развитых городских цивилизаций[1355]. Одно можно утверждать определённо: пунийцев не любили ещё больше, чем эллинов.

Само филэллинство было скорее средством выделиться из массы «необразованных», осознать свою принадлежность к избранной элите. Римляне могли восхищаться эллинской культурой, презирая самих греков. Современные «грекулы» были в глазах римлянина жалкими наследниками своих великих предков. Такое отношение держалось очень долго. Катон называл эллинов грекулами (см.: Plut. Cato. IX). Спустя 300 лет знаток и ценитель эллинской культуры Светоний употребляет именно это унизительное словечко – graeculus (Tib. XI.3). Очевидно, показывая этим не столько своё отношение, сколько господствующее и в его время общественное мнение. Общепризнанный филэллин Цицерон отзывается о греках и даже их философии довольно пренебрежительно (см.: Cic. De rep. I.2.2, I.6.11). Ювенал терпеть не мог вездесущих греков[1356], его резкие высказывания объясняются отнюдь не только присущей ему язвительностью.

В целом можно говорить о намечающемся культурном сближении римлян и греков, но до симбиоза было ещё далеко, отношения омрачались взаимным недоверием. В Рим порой прибывали далеко не самые лучшие представители эллинов: плуты, авантюристы, невежественные врачи, надеясь поживиться у «недалеких варваров», каковыми они считали римлян. Катон язвительно утверждал, что они сговорились погубить римлян своим врачеванием (Pliny NH.XXIX,7). Напрасно Р. Смит считает эти его слова проявлением «римской паранойи в отношении греков и их культуры»[1357], очевидно, далеко не все греческие медики были высокопрофессиональны. Усилилось культурное влияние Эллады, но, с другой стороны, проявилась и ответная реакция на «завоевание завоевателей». Отдельные политики резко выступали против «эллинизации» Рима, тем более что «экспортировалась» в Рим не только философия, но и некоторые вещи, совершенно неприемлемые для традиционного римского уклада жизни. Так, в 176 г. до н. э. из Рима были изгнаны два эпикурейца. Любопытно обоснование их депортации Элианом: «за то, что знакомили юношей со многими неподобающими наслаждениями» (IX, 12). Уровень морали и нравственности в Риме в тот период был неизмеримо