— Не пугаю, брат Матвей, уже пуганных, а зову к священному, освободительному бою! Ну, здоров, брат- рыцарь! Опять сходимся мы, одна нам дорога суждена судьбою…

Взялись за руки, глянули друг другу в глаза. А вокруг гремели приветствия.

Из лесу подошли наливайковцы, смешались с шаулинцами. Смотрели, как на возу в дружном объятии стояли их командиры. И гулкое «Слава!» покатилось по полю.

К этому же возу с обеих сторон проталкивались старшины. Юрко Мазур полез на воз, а Шостак по очереди обнимался с сотниками Шаулы. Стах Заблудовский подошел к сотнику Дронжковскому и, пожав ему руку, шепнул на ухо, словно в шутку:

— Мужицкие паны, пан сотник… Слыхал я, что пан сотник поляк и только неволя в плену заставила его принять эту службу в войске Наливайко.

— Ошибаетесь, пан сотник. Если б я служил из принуждения, то мог бы не один раз оставить Наливайко и перейти в ряды тронных войск.

— Не всегда, пан сотник, только та служба считается коронною, которая местом при короне числится..

— Что вы говорите, пан? Ведь вы сами служите пану Лободе, надеюсь, не для пользы панов и их государства…

Стах состроил самую простодушную улыбку и дружески ударил Дронжковского по плечу:

— Вы характер себе, пан сотник, испортили в. этом казачьем походе, шутки не понимаете..

— Странная, извините, пан сотник, шутка.

— А это, извините, пан сотник, как кому. Казаки привыкают ко всякому.

Дронжковский отошел в сторону и оперся о широкий обод колеса. То, что этот сотник Лободы мог заподозрить в нем шпиона, больно задело Дронжковского. Радостью встречи пенилось вокруг все это пестрое людское море, а в его душе щемило от нанесенного ему оскорбления. Неужели чужой он им и их делу? Поднял вверх глаза, на воз, и случайно встретился с глазами Наливайко: они, ушедшие в себя и затуманенные, перенеслись на человеческий водоворот, не задержавшись на глазах Дронжковского.

Дронжковский даже задрожал от ненависти к этому сотнику Лободы, оглянулся на место, где оставил его, но Заблудовского там уже не было.

С особенным шумом проталкивалась в толпе кучка возбужденных казаков. Среди них, наравне с другими отругиваясь и орудуя локтями, двигался оказаченный Лейба. Скинув шапку, он то и дело вытирал полою искристо-зеленого жолнерского жупана свою вспотевшую голову.

— Лейба! Лейба вернулся из глубокой разведки! — орали в этой толпе, перекрывая своим криком речи старшин на возу.

Старшины обернулись. Шаула выступил навстречу:

— Ну, наконец-то, Лейба!.. Живой-здоровый?..

Подал руку и помог влезть на воз. Лейба надел шапку, прежде подвернув куценький, редковолосый оселедец к уху.

— О, пан Северин! Кого я, бедный еврей, вижу!..

— До сих пор бедный? Когда уж ты, пан Лейба, разбогатеешь? Э, брат, да ты сильный стал… А я, Лейба, скучал по тебе. Из разведки прибыл? Ну, рассказывай..

Чувствительный Лейба даже слезу смахнул. Потом, разведя руками перед старшинами и полуобернувшись к Шауле, заговорил:

— Разбой, дорогие братья, разбой и насилия идут по Украине!..

— Это известно, Лейба, рассказывай про войска.

— Нет, пан Матвей, тебе еще не все известно. Лейба… кое-что побольше знает… А о войсках вот что: я оставил их в Погребищах. Пан гетман отдал приказ оставить все тяжелое и гнаться за нами, чтоб не пустить в Белую Церковь. Левым берегом Роси направляются, вечером будут здесь.

— Сколько их?

— На пальцах не считал, пан Матвей. Но был бы я плохим разведчиком, если б не знал, сколько. Жолнеров у пана гетмана всего полторы тысячи кварцяных наберется, но все на конях, имеют самопалы немецкие. У Вишневецкого около четырех сотен злых, как янычары, казаков. С Вишневецким идут также несколько сотен Язловецкого, Собесского, Горностая. Еще пешие венгры В ерика с ними. Вот и все. Впереди сам гетман с конницей и казаками Вишневецкого. А в Погребите остались войска обоих Потоцких, Жебржидовского, старосты Гербурта. Еще и Богдан Огинский, кажись, направляется с литовским войском на помощь Жолкевскому. Вечером завяжется дело…

— Так, Лейба. С Жолкевским, значит, только полторы тысячи?

— Может, немного больше, пан Матвей. Но зато это отъявленнейшие живодеры, и гетман не препятствует им грабить и истязать крестьян и…

— И что, Лейба?

Лейба запнулся, будто язык прикусил. Так посмотрел на Шаулу, что Матвей Шаула почуял беду в этом взгляде. Рукою повернул к себе лицо Лейбы:

— Говори, Лейба!

— Все?

— Все говори… Дочка жива осталась?

— Померла…. Замучили. И дочь и мать замучили… Сам Жолкевский…

— Хватит, Лейба! — Шаула схватился обеими руками за голову. — Кровопийцы проклятые! — да так и рухнул, сокрушенный страшной вестью,

К возу в это время сквозь толпу народа горделиво подъезжал полковник войска сеченого и гетман казачий Григор Лобода. Рядом с ним на невысоким степном коне ехал полковник Сасько, а немного поодаль каневский полковник Кремлский и десятка два старшин Лободы. К ним приладился пеший сотник Заблудовский, завершая подчеркнуто пышный гетманский кортеж.

Лобода торжественно держал в левой руке гетманскую булаву, время от времени брал ее в правую и поднимал высоко над головою. Понимая этот жест, казаки Шаулы и Наливайко расступались, давая проезд чванливому гетману, но ни слова приветствия не раздалось в честь Лободы даже тогда, когда сотник Заблудовский несколько раз выкрикнул, поспешая за конями старшин:

— Слава пану Лободе! Славному рыцарю Лободе! Слава!

На возу было тесно, и дородный Лобода, с помощью Петро Шостака и Стаха Заблудовского взобравшийся, наконец, на воз, не задумываясь, столкнул с него несколько человек, стоявших с краю. Прежде всего Лобода подошел к Щауле, отеческой улыбкой одарил:

— Дай бог здоровья казаку-рыцарю Матвею Шауле! Что это за притча такая: молишься или плачешь, брат?:.

— Проклинаю, пан Ригоре…

— Кого, пан Матвей: непогоду лихую или долюшку злую, хе-хе-хе? Челом панам старшинам и всему рыцарству казачьему! — Потом, словно случайно, заметил Наливайко: — О, не пана ли Наливайко Северина вижу? Позволь поцеловаться, брат-казак…

Не ожидая ответа, смело подошел и, грубо оттолкнув Лейбу, крест-накрест расцеловался с Наливайко. Не выпуская руки Наливайко из своей, шутливо заметил:

— Сильнехонькая, молодая рука!

— Спасибо родителям, запарили на совесть. Да и у пана гетмана, не сглазить бы, ручка! — в том же тоне ответил Наливайко, зажав, как клещами, увесистую руку Лободы.

— Ге-ге-ге! Запарили родители? Годится, брат, против врагов наших?

— Годится, была б остра и крепка сабля… А пану Шауле, вишь, не ко времени страшную новость разведчики «сообщили.

— Знаю о ней, слухи такие ходят, да правда ли? Про нас тоже слухи разные распускают злые люди, на то и война.

Шаула поднялся с колен, подошел к Лободе и нехотя подал ему руку. Рука была горячая и заметно дрожала.

— Это