притаившимся врагом, под ударом которого передние ряды легли трупами, даже не успев взяться за сабли. Шаула с трудом пробился и остановил наиболее смелых и стойких. Левым крылом, как мог, ударил на врага, не зная даже, кто он. Понемногу казаки пришли в себя, схватились за оружие. Но Ружинский уже успел прорваться в середину войск Шаулы и разрезал надвое его силы. Надо было спасать хотя бы имущество, артиллерию и порох. Неминуемое поражение нависло над армией Шаулы. Только темная ночь еще верно служила казакам и не позволила Ружинскому закончить полной победой успешно начатую атаку.

Это была темная и холодная ночь. Дождь перешел в мокрый снег, который слепил глаза, холод пробирался под одежду. Поля и дороги превратились в сплошные озера вязкой грязи. И кто разберет, чьи и кого рубают сабли! Войска Ружинского и белоцерковская шляхта вышли из города навеселе и страх свой заглушали нечеловеческим шумом. От одного их крика могла закружиться и трезвая голова. И по этому крику Шаула и его казаки узнавали чужих. Артиллеристы Шаулы успели выстрелить несколько раз, и смертоносные ядра просвистели над головами пьяной шляхты, охладив ее воинственный пыл. Шаула старался соединить свои разрозненные силы. Казаки стягивались к пушкам и организованно отступали в глубь ночи, на неразмякшую степь.

Князь Ружинский уже торжествовал победу. Поднялся предутренний ветер, начинало светать. Ружинский приказал охватить левое крыло Шаулы, где рубился сам предводитель. Возы с кольями велел поставить в центре, около курганов.

Но вот со стороны Белой Церкви донесся тревожный шум. Запылали над городом пожары, донеслись оттуда и выстрелы. Не будь этого шума, этих пожаров, — и Ружинский, возможно, последним ударом покончил бы с войском Шаулы.

— Пан князь, беда! Хлопы взбунтовались в городе, усадьбы шляхты горят!..

И крик бешенства взметнулся к небу в ответ на это донесение. Вмиг шляхта опустила занесенные над войском Шаулы мечи и в панике бросилась к городу спасать свое добро и дома.

— Назад, до мяста!

— А, пся крев, хлопская вера… — выругался

Ружинский и приказал прекратить бой, собрать и повернуть войска.

Что происходит в Белой Церкви — толком никто не знал. Весть о хлопском бунте молниеносно облетела шляхту и войско князя. Не дожидаясь приказов, беспорядочно помчались к Белой Церкви. Запряженные волами возы с кольями были оставлены в поле, а право первым доскакать до ворот города иногда добывалось саблей среди своих же. Над полем носился уже не крик, а звериный рев.

Из Белой Церкви спешил к полю битвы Наливайко. Услышав шум сражения за городом, он тотчас же дал приказ выступить. С половиной Мазуровой конницы он прошел через киевские ворота, за ним с улиц и площадей пошли казаки Шостака. Юрко Мазур, пробравшийся к городу в обход, через кустарники, поджидал теперь у ворот. Наливайко приказал ему ударить на шляхту сбоку.

Разбушевавшаяся шляхта была принята наливайковцами в сабли и боя не выдержала. Князь невпопад стал менять свои приказы, бросался из одной стороны в другую, наскочил на Мазура и, ошалелый, рубился даже со своими. А с тылу теперь двинулся на него Шаула. Загремели по городу выстрелы из пушек Шаулы, и конница врезалась в хвост охваченной паникой шляхты. Ружинский понял, что продолжай он бой — его люди погибнут все до одного, и, воспользовавшись минутой, через свободный проход между Наливайко с Мазуром удрал с недобитками в город. Половина его людей полегла в поле, а восемнадцать возов с кольями, которые предназначались для казни бунтарей, остались у курганов, как свидетельство княжеского позора. Ревут покинутые волы, то ли тоскуют, то ли приветствуют новых и настоящих своих хозяев. Запирай, князь, городские ворота, чтоб тебя самого не посадили на кол хлопские руки.

И в ту же минуту Ружинский через южные ворота выслал гонцов к гетману Жолкевскому, взывая о помощи.

4

В толпе чумазых, облепленных грязью, обрызганных кровью казаков проходил спешенный Северин Наливайко. Казак, сопровождавший его, немилосердно расталкивал локтями толпу, пробиваясь к пушкам. Долгое время он терпеливо проделывал это, лишь иногда цедя сквозь зубы ругательство, но, наконец, не выдержал и закричал что было силы:

— Да пропустите же, остолопы! Пана Северина к Шауле пропустите…

Сначала кто-то переспросил. Потом обратили внимание. Нашлись и такие, что узнали в лицо Наливайко, бывшего когда-то их старшим во время валашского похода.

— Наливайко! Наливайко!

Толпа — заколыхалась, подобно волнам морским. Ночной бой и слякоть и холод клонили усталых казаков Шаулы «о сну, но они держались на ногах, прослышав, что предполагается объединение с войском Наливайко.

Появление самого Наливайко подтверждало слухи. Тогда они затеснились к нему еще более плотным кольцом. Все труднее и хлопотливее стало продираться сквозь эту взбаламученную толпу. Казак уже принялся ругаться всерьез:

— Чтоб вам в печенках так жало, ошалелые души!

Наконец Северин Наливайко продрался вбок, к возу с кольями, так бесславно брошенному Ружинским. Колья одним махом были скинуты с воза, и Наливайко вскочил на него. Пред его глазами волновалось море голов, и, возбужденный, он обратился к ним:

— Казаки! Вольные сыны Украины! Волнуется ваша душа и стонет натруженное сердце!.. Челом вам, дорогие братья! Принимайте в общество и нас… Пан Жолкевский, верно, еще сегодня нагонит нас со своими жолнерами да с нашими украинскими панами. И староста Черкасский, и пан Язловецкий, и князь Ружинский, которого мы сегодня угостили малость, — все они продажные шлюхи! Все они готовы четвертовать нас, своих батраков и «доверенных» слуг, лишь бы подслужиться короне и не дать свободы украинскому народу. А кроме них, с Жолкевским да с Потоцким идут паны литовские и наемные рейтары…

— Ого-о-о!.. — пронеслось в ответ из толпы.

— Пугаешь, пан — Северин, а ведь воевать с ними мы должны, — проговорил стоявший сбоку Матвей Шаула,

Только по голосу и узнал его сначала Наливайко, На груди — стальные латы, на голове — шлем. Жестокая война с польско-литовскими панами словно подменила Шаулу, превратив его из мирного селянина в воина. Заросший лохматой бородой, загрубевший на ветрам и в сражениях, Матвей Шаула в своих стальных латах и шлеме походил теперь на средневекового рыцаря.

Обернувшись на его слова, Наливайко внутренне даже отшатнулся от этого закованного в сталь человека. Однако узнал глаза, увидел бледную улыбку Шаулы, скрытую под отвислыми усами. Да, это был один из его первых побратимов и единомышленников в борьбе против пана и короны. Вспомнилась первая встреча с ним в Каменце. Тогда тоже слились войсками и мыслями, но только не на бранном поле, не под стон раненых и не у