Эти же слова появились в «Острове феи», фантасмагорической грезе, которую он предложил в 1841 году в качестве ответа на вопрос своего «Сонета к науке» – как поэт должен любить науку.

Секрет лабиринта Эврики[75] заключается в том, что сердце – это целое: идентичность разделяется между ядром и оболочкой, внутренним и внешним – между душой и телом, духом и материей, чувством и разумом, красотой и истиной, собой и другим, созерцающим и созерцаемым, поэзией и наукой. Они образуют бесконечно резонирующую структуру, состоящую из странных фрактальных симметрий, повторяющихся в каждом масштабе композиции.

Рецензентов поразило выступление По, его «увлекательный и энергичный стиль изложения». Некоторые свидетели говорили, что лекция держала аудиторию подобно сеансу гипноза: на протяжении «рапсодии самого интенсивного блеска» оратор «казался вдохновенным, и вдохновение почти болезненно воздействовало на скудную аудиторию».

Причины тьмы ночной

Для произведения, настаивающего на симметрии и единстве эффекта, «Эврика» поразительно многословна и однобока. Ее тон меняется от тихого благоговения перед величием Вселенной до широкого юмора и болезненных каламбуров, от придирчивого технического анализа до полемики с намеками на насмешку и намеренную мистификацию, от парящего экстаза до трогательной искренности. Лекция По, как и книга «Эврика», состоящая из ста страниц, вышла беспорядочной: серьезной, славной, но беспорядочной. Невозможно определить, насколько его дезориентирующий, сводящий с ума эффект был преднамеренным – возможно, как иллюстрация сложности, нестабильности и, в конечном счете, невыразимой тайны Вселенной – или просто результатом невыполнимой задачи, которую поставил перед собой По.

По хотел сделать масштаб и сложность Вселенной доступными для понимания. Чтобы передать расстояние между нашим солнцем и близлежащей альфой Лиры, «нам нужен язык архангела». Не имея такого органа, он предложил аналогии для создания «цепи градуированных впечатлений, с помощью которых только интеллект человека может рассчитывать охватить грандиозность величественной совокупности». Пушечному ядру, летящему с нормальной скоростью, понадобилось бы шесть столетий, чтобы достичь Нептуна, недавно открытой планеты, которую По считал внешним пределом нашей Солнечной системы. Некоторый свет, доходящий до нас из туманностей, достигает возраста в три миллиона лет, а «магическая трубка» лорда Росса «шепчет нам на ухо секреты миллиона минувших веков». Такие примеры подтверждают, что «Пространство и длительность едины».

По представил свою лекцию как рискованное, технологически подкрепленное представление, сродни тем, что проводятся с помощью волшебных фонарей или диорам, машины для создания стихов и практической иллюстрации «Калейдоскопической эволюции». Длинные тире и курсив, которыми По украсил свой текст, выполняли роль болтов, стержней, регулировочных винтов его риторического аппарата: они перенаправляли внимание читателей и фокусировали его на понятиях, которыми По стремился произвести впечатление.

Подобно волшебному фонарщику, По вращал восприятие читателя, смешивая образы и аргументы в неделимый, «индивидуальный» эффект – видение Вселенной в целом. Он хотел, чтобы читатель летал с молниеносной мыслью криптографа, с крыльями ангела – или присоединился к атомисту Демокриту, который погиб, прыгнув в вулкан на Этне, в расплавленной зоне между материей и мыслью.

Однако при всем своем головокружительном движении и игре масштабов, «Эврика» взяла за основу факты и аргументы современной науки – Ньютона, Бэкона, Гумбольдта, астрономов Энке и Лапласа. Его взгляд на материю как на взаимодействие притяжения и отталкивания опирался как на Канта, так и на химика Босковича. Его долгие рассуждения о Нептуне – который он считал первой планетой, сконденсировавшейся из туманности нашей Солнечной системы – включили в себя недавние дебаты об открытии планеты и ее орбите, в которые Пирс, наряду с Гершелем и Араго, был вовлечен.

По также ответил на вызовы небулярной гипотезы, которую всего за несколько дней до его лекции отстаивал шотландский астроном Джон Прингл Никол, в своих выступлениях перед Ассоциацией библиотек Нью-Йорка. Они были немедленно напечатаны в газете Грили Tribune и вскоре собраны в памфлет. По выступил против астрономических докладов Росса в Ирландии, Пирса в Кембридже и Митчела в Цинциннати о том, что туманность в созвездии Ориона разрешена мощными телескопами. В своих лекциях Никол уклонился от спора, восхищаясь возможностями телескопа Росса и представляя гипотезу о туманности как надежное подтверждение своего главного убеждения: универсального закона прогресса, «эволюции, непрекращающейся и неодолимой – продвижения от несовершенного к совершенному». По смело заявил, что простое «визуальное доказательство» вряд ли будет убедительным и что гипотеза о небулярных явлениях слишком красива, чтобы не обладать истиной. Возражения и неожиданные доказательства приведут к тому, что теория будет «исправлена, уменьшена, просеяна, очищена», пока не останется только «необременительная последовательность».

Это суждение относилось к весьма общей теории или к произведению искусства. К «Эврике» прилагалось краткое предисловие, в котором книга тесно увязывалась с его собственными критическими теориями и с «научной романтикой» «Следов». Он предлагал «Эврику» как «произведение искусства»: «…или, если я не слишком возвышенно утверждаю, как поэму». По делал ставку на признание произведения «красотой, которой изобилует его истина».

Нитью, связывающей эстетику и науку, для По стал «замысел». Этот термин был одним из основных в естественной теологии, но По не поддерживал основное христианство. В течение многих лет он строил аргументы против Бриджуотерских трактатов – не потому, что сомневался в существовании божественного замысла, а потому, что видел, что их взгляд на гармоничное, исключительно благожелательное, ориентированное на человека творение противоречит ему со всех сторон. Протестантские естественные теологи, по его мнению, не считались с вездесущностью разрушения и хаоса, извращенностью человеческих побуждений, красотой несовершенного и странного.

Он также отверг их линейный взгляд на причинность – что все вещи могут быть объяснены ссылкой на единое божественное намерение или действие. В «Эврике» он вернулся к своему аргументу против бриджуотерских авторов об обратимости причины и следствия: «В божественных творениях <…> мы способны в любой момент принять причину за следствие или наоборот – так что мы никогда не сможем абсолютно точно определить, что есть что». Например, утверждал он, в полярных регионах люди нуждаются в высокоэнергетической пище, которая как раз и доступна в виде тюленьего и китового жира. Пища там находится для того, чтобы кормить людей, или люди там находятся для того, чтобы потреблять пищу?

Такая «взаимная адаптация» заложена в симметричную структуру Вселенной: По находил «конец всех вещей метафизически связанным с мыслью о начале». Окончательный крах стал следствием начавшегося извержения, так же как два его движущих принципа связаны взаимной зависимостью: «Притяжение и отталкивание – материальное и духовное – вечно сопровождают друг друга в строжайшем содружестве». По утверждал, что этот замысел