Связной Перова Игнатьич, бродя около батальона в поисках чего-нибудь съедобного, набрёл на полянку, где когда-то стоял ветеринарный лазарет, там нашёл место, где в своё время убивали раненых лошадей. Мясо их шло в пищу и раздавалось частям ещё в октябре и в начале ноября как паёк. В декабре в дивизии, да, пожалуй, на всём этом участке фронта, ни одной живой лошади уже не было. Так вот, Игнатьичу посчастливилось найти под снегом на этом месте несколько штук лошадиных копыт. Он их подобрал, старательно отмыл, отодрал имевшиеся на некоторых из них подковы и, выпросив у повара большую кастрюлю, сварил из этих копыт некоторое подобие студня, который, вообще-то говоря, по вкусу, цвету и тошнотворному запаху больше походил на плохой столярный клей. Комбат и другие врачи, несмотря на голод, от этого блюда отказались. Попробовали его, а впоследствии вместе с Игнатьичем питались им почти четыре дня лишь Алёшкин и Картавцев. Как ни отвратителен на вкус и запах был этот «студень», однако, он имел в себе некоторые питательные свойства и дал возможность поддержать кое-какие силы.

Чуть ли не на второй день после получения известия о победе под Москвой в медсанбате появился новый человек, его приезд в первые часы внёс некоторый переполох. В операционную, где в это время работал Борис, зашёл Сангородский и сказал:

— К нам какое-то большое начальство прибыло. Смотрите, наведите порядок.

Прибывший имел звание полкового комиссара и был назначен комиссаром медсанбата. Когда Борис с ним познакомился ближе, оказалось, что это очень хороший и приятный человек. Николай Иванович Подгурский, так звали нового комиссара, — старый коммунист, участник Гражданской войны, во время которой он был комиссаром корпуса. Затем окончил институт Красной профессуры и перед войной заведовал кафедрой обществоведения в каком-то ленинградском вузе. Он одним из первых записался в ряды народного ополчения и был направлен комиссаром дивизии, которую, не дав как следует экипироваться, бросили для закрытия бреши на Западном фронте, куда-то в район Гатчины. Укомплектованная плохо обученными бойцами и командирами, часть которых после Гражданской войны в течение 20 лет занималась мирным трудом, а другая часть состояла из молодёжи, впервые в жизни взявшей оружие в руки, да к тому же и плохо оснащённая, почти не имевшая необходимого количества артиллерии и пулемётов, эта дивизия сумела продержаться на своём оборонительном рубеже несколько дней, затем в результате боёв была буквально разгромлена фашистскими танками и самолётами. Правда, погибла она не напрасно: за время неравного боя, выдержанного ею, командование фронтом успело перебросить с другого участка на её место свежее кадровое соединение, закрыть образовавшуюся брешь и в конце концов остановить врага, но сама ополченческая дивизия практически перестала существовать.

Как это часто бывает, в неудаче, постигшей дивизию, оказались виноваты командир и комиссар. Командира понизили в звании и направили командовать каким-то стрелковым полком, а комиссара до декабря держали в резерве политуправления фронта и, наконец, предложили ему идти комиссаром или в госпиталь, или в медсанбат. Он выбрал последнее и был назначен в 24-й медсанбат, где политработника не было уже около двух месяцев, и где его присутствие, конечно, считалось необходимым.

Внешне Подгурский был не очень привлекателен: человек лет 55, среднего роста, широкий в костях, с порядочным брюшком и почти совершенно лысый. Питание в резерве было хуже, чем в батальоне, и полковой комиссар основательно похудел, глаза у него ввалились, щёки обвисли серыми складками, а обмундирование, раньше бывшее ему впору, теперь висело мешком. Однако он был человеком большой выдержки, имел общительный и довольно жизнерадостный характер и, очевидно, огромную политическую, да и общую, эрудицию.

Он ужаснулся тому, что в батальон неделями не поступают газеты, что в медсанбате нет ни одной географической карты, что о положении на фронтах личный состав батальона, даже врачи и командиры подразделений, осведомлены очень приблизительно, что никаких регулярных политбесед никто не проводит. И никого в этом не виня, он немедленно принялся за налаживание регулярной политработы.

В первый же день он собрал всех свободных от дежурства людей, рассказал им о положении на Ленинградском фронте, в самом городе, о начавшей функционировать «Дороге жизни» и о том, какое громадное политическое значение имеет победа наших войск под Москвой. На этой его беседе-лекции присутствовал и Алёшкин, после неё он проникся к Николаю Ивановичу большой симпатией и уважением. Они быстро познакомились, и комиссар, в свою очередь, видимо, тоже почувствовал расположение к Борису.

Однако нет солнца без пятен, так и у Подгурского оказались свои довольно существенные недостатки. Он совсем не знал воинской дисциплины, не знал строевого и дисциплинарного устава (ведь в то время, когда он воевал, их не было) и, благодаря этому, часто попадал в неловкое, а иногда и смешное положение. Другой его недостаток был в том, что он совершенно не умел приказывать и командовать, а это тоже влияло на качество его работы.

Как бы там ни было, но с появлением в батальоне Подгурского, все как-то немного приободрились и подтянулись и, главное, стали чаще общаться друг с другом. Комиссар ежедневно собирал людей на беседы, добился регулярной доставки газет, в батальоне как будто стало больше народа. До его приезда почти все знали только один путь — от своей землянки или палатки до операционно-перевязочного блока или госпитальной палатки и обратно. Комбат Перов, переносивший голод не легче других, из своей землянки вообще выходил редко. Единственными людьми, которые ежедневно обходили все палатки и землянки, были начштаба Скуратов и Прохоров. Разобщение людей очень пагубно влияло на их настроение.

Дня через три или четыре после прибытия Подгурского в медсанбат неожиданно нагрянуло действительно высокое начальство, это был новый комиссар дивизии. В батальоне уже знали, что в 65-й стрелковой дивизии произошла смена руководства: вместо подполковника Климова, обвинённого в недостаточно активных и тактически грамотных действиях дивизии под Невской Дубровкой, командиром назначили прибывшего из Москвы полковника Володина, а ещё через месяц в дивизию назначили и нового полкового комиссара Марченко. До этого он служил комиссаром пограничного отряда где-то на юге страны. Об этих переменах в командовании дивизии в медсанбат принёс известие начсандив Емельянов, приезжавший в батальон не реже раза в неделю.

До сих пор ни новый комдив, ни комиссар дивизии в медсанбате не появлялись, но в один далеко не прекрасный (особенно для нашего героя) день совершенно неожиданно в