большинство аристократов XIV века, Бергерш не мог представить себе, что люди, живущие так роскошно, как Поул и Кондуит, имеют ограниченные ресурсы. Купцы были потрясены. Требуемая сумма была больше, чем они согласились выручить за все 30.000 мешков шерсти, не говоря уже об 11.000 мешков, привезенных из Англии. Они ответили, что не смогут собрать такую сумму, если продадут все, чем владеют на континенте. Самое большее, что они могли сделать, это внести 100.000 марок (66.666 фунтов стерлингов), первый взнос обещанного займа, до продажи шерсти, а не после. Бергерш и его коллеги по Совету отреагировали жестоко. Они реквизировали всю шерсть, хранившуюся в Дордрехте, на счет короля, посчитав, что купцы занижают ее стоимость, чтобы получить большую прибыль для себя. Это был серьезный просчет. Чиновники, которые теперь должны были продавать шерсть сами, не были очень умелыми продавцами. Политическое давление на них заставляло их избавляться от шерсти слишком быстро и на слишком маленьком секторе рынка. Купцы из Германии и Брабанта предлагали наличные деньги по низким ценам, и Бергерш выручил не больше, чем мог бы получить, приняв предложение купцов о предоплате. Когда расходы были оплачены, осталось всего 41.679 фунтов стерлингов, то есть менее шестой части требуемой суммы. Более того, в результате была разрушена сделка, которую Эдуард III заключил с торговцами шерстью в Англии летом предыдущего года. Должны были быть сделаны еще две поставки по 10.000 мешков каждая, но купцы теперь не хотели иметь с этим ничего общего. Векселя, которые они получили в оплату за шерсть, были дискредитированы короной и переведены в валюту с большими скидками, что стало источником скандала и жалоб в Парламенте на многие годы[357].

Именно в этих тяжелых обстоятельствах представители Эдуарда III в Нидерландах узнали о приостановке военных действий, к которой его принудили кардиналы, и о намерении короля вести переговоры с Филиппом VI. Они были потрясены. Написав из Неймегена в Гельдерн, где он проконсультировался со всеми лидерами альянса, Бергерш сообщил единодушное мнение советников о том, что перемирие будет катастрофой. Союзники Англии должны были быть официально упомянуты в нем, и некоторые из них были очень заинтересованы в том, чтобы их личности не были раскрыты. Если бы перемирие позволило отсрочить континентальное вторжение Эдуарда III, союзники получили бы право на субсидии задолго до того, как они должны были собрать свои армии. Тогда у них не было бы мотивов для выполнения своих обещаний. Даже неофициальное прекращение военных действий, которое уже было объявлено, было воспринято немецкими князьями с крайним раздражением, когда они услышали о нем. Только "прекрасные слова", с которыми Эдуард III обратился к ним, не позволили им сразу же отвернуться от него[358].

Некоторые из них, несмотря на красноречие Эдуарда III, уже начали тайные переговоры с другой стороной. В частности, герцог Брабанта начал вести двойную игру, которая периодически продолжалась в течение следующих трех лет. Он заставил епископа Бергерша подписать новое обязательство о том, что его договор с английским королем никому не будет известен. Примерно в то же время он тайно назначил дипломатического агента-резидента при французском дворе, рыцаря с сильными франкофильскими симпатиями по имени Леон де Крайнейм. Леон сообщил королю Франции, что его господин, несмотря на видимость, не имеет с ним никаких разногласий. Герцог, как утверждалось, не сделал ничего, чтобы помочь послам Эдуарда III, разве что разрешил им остановиться на своей территории, в чем он вряд ли мог отказать, поскольку Эдуард III был его родственником, а они сами оплачивали свои расходы. Сам Леон, вероятно, верил, что это правда[359].

Война без сражения — это нагрузка на моральное состояние подданных, и "красивые слова" становились необходимыми и в Англии. В течение осени в провинциях велась активная пропагандистская кампания. Дворянство, важные местные купцы и все остальные, кто мог считаться влиятельным, были созваны в города графств, чтобы услышать, как справедливость дела короля объясняют специально назначенные комиссары. Для более широкой публики по воскресеньям и праздничным дням читались патриотические проповеди, а в церквях висели объявления с перечнем уступок, на которые пошел Эдуард III, чтобы избежать войны, и которые Филипп VI отверг: 

В тот же день после того, как я получил ваши инструкции [писал епископ Эксетерский Грандиссон королю в сентябре 1337 года]… я выступил перед собравшимся сообществом графства Эксетер и лично объяснил им письмо, которое вы мне прислали. Затем я объяснил его простым людям на английском языке. После этого я отдельно опросил рыцарей, управляющих манорами, бальи округов, а также всех остальных присутствующих… чтобы в Михайлов день по случаю следующего объезда шерифом подконтрольных земель все это можно было по очереди объяснить всем остальным.

 На следующей неделе епископ объяснил письмо Эдуарда III и приложенный к нему пропагандистский листок прихожанам своего собора, а затем собранию духовенства епархии, на котором присутствовали граф Девон и толпа заинтересованных мирян, "убеждая и увещевая их так убедительно, как только мог, иллюстрируя свою речь аргументированными доводами, авторитетом Писания и подходящими историями"[360].

Эффект от всех этих убеждений трудно оценить. Почти сразу после прибытия в Англию оба кардинала пришли к выводу, что английский народ выступает против войны. Но правда была не столь однозначной. В Англии была широко распространена ненависть к Франции и общая готовность согласиться с тем, что французский король плохо обращался с Эдуардом III. Хронисты добросовестно повторяли самооправдательный рассказ Эдуарда III об истоках войны, иногда его собственными словами. Меньше согласия было по поводу того, как Эдуард III ее вел. Было безответственно, ворчал настоятель Кентерберийского монастыря, вести армию на континент, когда побережье Кента, расположенное так близко к его собственной церкви, находилось под угрозой вторжения. Многие придерживались того же мнения, особенно на севере Англии, где Шотландия представляла собой более серьезную опасность, чем Франция. Набеги шотландцев на север Англии в октябре 1337 года, произошедшие во время заседаний Парламента, стали потрясением. Именно подобные инциденты, а также взгляд с высоты прошедших лет, убедили рыцаря из Нортумберленда Томаса Грея в том, что континентальные союзы Эдуарда III были "чрезвычайно дорогой и невыгодной" тратой ресурсов, которые лучше было бы использовать для защиты севера и завершения завоевания шотландцев. Внутри королевской администрации инакомыслящие были оттеснены в сторону, когда Генри Бергерш и его друзья взяли на себя повседневное ведение английской внешней политики, но их так и не удалось заставить замолчать. Уильям Монтегю, граф Солсбери, высказал свои опасения на Большом Совете в августе 1337 года. Престарелый королевский священнослужитель Адам Муримут[361] изложил их на страницах своей хроники. Однако впечатляющим и полностью противоречащим английской политической традиции было то, что эти