Лука хлопнул друга по плечу и, развернувшись, пошел в сторону резиденции, спиной чувствуя пристальный взгляд Ли Чи, в котором сквозила неуловимая насмешка.

Глава 15

После возвращения Тео прошло уже больше двух недель. Но Луке пока так и не удалось перемолвиться с братом ни словечком. Как пояснил врач, у Тео было обширное поражение коры головного мозга — вероятно, вследствие сильного воздействия электротоком, что привело к практически полному параличу. Однако мыслительная деятельность сохранилась. И оставалась надежда, что нейронные связи постепенно восстановятся, что ум пробудит утратившее чувствительность тело. Прогресс последних дней был поистине впечатляющим, опровергающим все научные представления, но речь пока так и не вернулась.

В присутствии брата Лука испытывал странное, необъяснимое смятение и растерянность. Он неловко присаживался на край кровати, брал в руки прохладную, безвольную ладонь Тео, говорил что-то ободряющее. Замечая испытующий прямой взгляд брата, отводил глаза. Потому что стоило их взглядам пересечься хотя бы на краткое мгновение, Лука чувствовал, как голова наполняется густым монотонным гудением, точно он сунул ее в пчелиный улей.

Хотя они были близнецами, он привык относиться к Тео, как к младшему братишке, который заслушивался его историями, восхищался его ловкостью, умением разжечь костер или решимостью противостоять напору Вольфа. Но сейчас рядом с братом он тушевался — не знал, что сказать и куда деть руки, которые становились несуразными, как клешни краба. Он чувствовал непреодолимую силу, которая расходилась от Тео властными волнами, как радиоактивное излучение, меняя молекулярную структуру всех предметов и даже воздуха, которым он дышал.

Когда бы Лука ни зашел в спальню, превращенную в больничную палату, — рано утром, в полдень или поздно вечером — там дежурили Флик и Миа. Кажется, они и спали тут же, на маленькой кушетке, в полглаза. Миа выглядела бледной и уставшей, и Лука замечал, что ее веки покраснели и припухли от слез. Но было и что-то еще в ее облике, новое, незнакомое. Исчезла угловатость, скованность, движения стали легкими, плавными, точно она танцевала под слышную лишь ей одной музыку. От полуопущенных ресниц, от улыбки, прятавшейся в уголках губ, шло тихое, спокойное свечение. И только когда в палату входила Ли Чи, в ней проглядывала прежняя пугливая настороженность дикого лесного зверька. Как и Флик, Миа сторонилась Ли Чи, а на все расспросы, потупившись, упорно отмалчивалась. В присутствии Ли Чи воздух в комнате сгущался, как перед грозой. Только она одна, казалось, была невосприимчива к иррациональной притягательности Тео.

— Почему ты настроен так враждебно к Ли Чи? — спросил Лука как-то у Флика.

— Вовсе нет, — буркнул тот. — Ты-показалось.

— Это просто-таки черная неблагодарность: если бы не Ли Чи, вы с Тео никогда не вернулись бы в Ганзу.

— Так и есть.

— Так в чем же дело? Разве она не заслужила иного отношения? Хотя бы крупицу признательности?

Флик бросил на него быстрый взгляд, точно собираясь поделиться важным секретом, но передумал.

— Пусть Тео сам все расскажет.

— Да я-то не против. Знать бы еще, когда это случится. Он же… ну как бы сказать помягче… парализован. И не может ни слова ни сказать, ни нацарапать хотя бы.

— Он-разговаривать. Жаль, ты слышать-нет, — пожал плечами Флик.

И действительно, Флик и Миа, кажется, понимали Тео без слов: то и дело подскакивали, чтобы принести свежей воды или яблочного пюре, поправить плед, взбить подушку или отодвинуть штору, чтобы впустить в комнату рассеянный солнечный свет. Иногда Тео, Флик и Миа переглядывались, точно посылая друг другу радиоволны на секретной частоте. Лука чувствовал, что явно был здесь лишним. Как бы ни старался рассмешить их, растормошить, это не находило отклика. Он не мог избавиться от ощущения, что они посмеиваются за его спиной за неудачные остроты и жалкие попытки завязать разговор.

Чувствуя закипающее раздражение, он то и дело намеренно подначивал Флика, пытался задеть, уколоть упреком или мелкой придиркой Мию. Нес всякую чушь. И, замечая в глазах друзей не обиду и злость, а лишь недоумение и растерянность, распалялся еще сильнее, испытывая жгучий стыд и презрение к самому себе. А когда снова оставался в одиночестве, злость улетучивалась, и он чувствовал только безмерную, отупляющую усталость, как если бы он несколько дней кряду пробивался сквозь заросли дикой ежевики, которая цеплялась за одежду, спутывала волосы, царапала мелкими шипами руки.

Однажды утром, пока он разбирал служебные документы, в дверь кабинета постучали.

— Да, кто там?

— Это я, — улыбнулась Ли Чи. — Не помешала?

Лука был рад ее видеть. В последние дни он сам часто искал ее общества — это хотя бы ненадолго отвлекало от мрачных размышлений.

— Кажется, возвращение Тео принесло радости? — мягко спросила Ли Чи.

— Что? П-ф-ф-ф, нет, что за странные мысли! Ли Чи, я в неоплатном долгу перед тобой и твоей семьей.

— Тео и ты — и есть моя семья, Лука, — тихо сказала Ли Чи, отвернувшись.

— Да. Ну конечно же. Прости, я что-то не то говорю. Мысли путаются. Теперь, когда Тео здесь… Скоро он поправится, и все изменится.

— О чем ты говоришь?

— Я обещал, что сохраню всё, как есть, до его возвращения, и от своих слов не откажусь. Хотя треклятый Вольф Вагнер и написал в завещании мое имя, по справедливости жезл мессера должен наследовать Тео. Его с детства готовили к этой роли.

— И ты вот так, запросто, отдашь ему Ганзу?

— Да, и все наконец-то выдохнут с облегчением. Даже я сам. Как оказалось, играть роль правителя Ганзы — паршивое развлечение.

— И Мию?.. С ней ты тоже легко готов проститься?

— При чем тут она?

— О, не обманывай себя, Лукас. Ты же видишь, как она смотрит на твоего брата. Глаз с него не сводит. Без слов понимают друг друга, как заговорщики. Или… влюбленные.

— Это все чушь.

— Тогда ответь, только честно, на простой вопрос: решишься ли ты когда-нибудь поставить ее перед выбором: он или ты? Что же ты молчишь? Ты знаешь: она выберет его. Всегда, что бы ни случилось, раз за разом она будет выбирать его, а не тебя, пусть даже ты бросишь к ее ногам весь мир.

Каждое слово Ли Чи вонзалось, как отравленная игла, заставляя скулы каменеть. Лука знал: это правда. Правда, которую он трусливо отказывался замечать, на которую закрывал глаза. Все эти случайные прикосновения, взгляды, ускользающие улыбки — казалось, эти двое ведут немолчный разговор, не произнося ни слова, потому что предназначен он не для посторонних. За последние месяцы у них с Мией установилась особенная, доверительная близость, и теперь Лука отчаянно тосковал по тем