— Ну ты и дурак, — сказал он Мяснику.

Эрик по грудь увяз в болоте. Глазеть на Конрада — все, что он мог. Слюна стекала по костяным наростам на подбородке, руки прижаты к телу. Конрад заметил в глазах товарища сожаление. Он еще помнил это неприятное чувство.

— Ты можешь выбраться?

Эрик дернул руками, из-за чего еще глубже погрузился вниз.

— Стой. — Конрад вытянул руку и приставил ладонь ко лбу Мясника. — Не шевелись. — Он вторгся в измученный разум Эрика, подавляя его животную сторону. Видящая научила его этому трюку на случай беды.

Темные дорожки вен вздулись на теле Конрада, лицо иссохло, щеки впали, синяки под глазами сделали ферксийца похожим на воплощенную смерть, однако он продолжал усмирять чудище.

Не прошло и нескольких минут, а Эрик снова стал человеком. Он убрал ладонь Конрада от своего лица и с горем пополам выбрался из жижи.

— Спасибо, — выдохнул он, бессильно упав на землю.

Конрад кивнул и привалился спиной к дереву. Яд проклятия съедал изнутри. Вечная молодость имела свою цену.

— Со мной связалась Видящая, — сиплым голосом сказал он. — Она недовольна.

— А чего она хочет от нас? — Эрик стер слизь с лица. — Нас двое, а кроме Посредника есть еще Никс.

— Ей плевать. У нас есть пара дней в запасе… Сейчас я должен… — Конрад упал. — Должен отдохнуть. Тело не выдерживает.

Эрик привстал.

— Я знаю, куда они пошли.

— Вот как… — Конрад прикрыл глаза. — Тогда у нас еще есть шанс спастись.

Глава 24

2146 год Новой эры. Постоялый двор Бригитты и Эрика.

— И долго ты так будешь сидеть? — Тильда бесшумно входит в небольшую гостевую комнатку, где он часто любил останавливаться. Кроме кровати и столика — ничего. Как в казарме. Такое ему по душе — простота и практичность.

Намного красивее, чем ее мать. Длинные черные локоны слегка прикрывают маленькое аккуратное личико; душистый запах сирени щекочет нос. Она такая маленькая и хрупкая. Едва ли макушка достанет до груди, но разве что глупец посчитает Тильду слабой и беспомощной. Прозорливая и умная, как Бригитта, стойкая и смелая, как ее отец. Лучше советника при дворе императора не найти. За ней будущее Ферксии. Она умеет расположить к себе, ей под силу обыденную фразу превратить в сакральную истину. Сколько же раз она выручала неосторожных болванов из передряг. Сейчас за озорным взглядом скрывается тревога, ее голос — обычно мягкий и теплый — напряжен. Незаметно для многих, но беспокойство и переживания не скрыть от близких людей. Она что-то знает?

— Я только зашел. — Ложь легко сорвалась с языка. Тильда надула губки; поднос в руках слегка дрогнул.

«От нее ничего не утаишь».

— Только зашел? — Тильда прищурилась. — А почему сапоги такие чистые?

— Ходил осторожно.

— Да-а? А еще я вижу недоеденный ужин, а он закончился с час назад. Что скажешь в свое оправдание?

— Мне Конрад оставил.

— Ну да, ну да. Поэтому он надутый весь вечер ходил? Отобрал у бедолаги еду?

«Черт, сейчас засмеюсь».

— Ага! — Тильда поставила поднос на столик и прыгнула на кровать. — По лицу вижу, что врешь! Держи. — Она протянула булочку. — Мама пекла.

«Эх, Бригитта, я же так растолстею. М-м-м, а булочка и правда хороша».

— Надо же, ты больше не угрюмый. — Тильда прильнула к плечу. — Делай лицо попроще, а то похож на папу, когда он серьезничает. Будто с орком говоришь. Бр-р-р, в дрожь бросает!

«Да, с Эриком такое часто. Если вдруг ему приспичит завести заунывную тираду о долге и чести — проще с утеса шагнуть. Как вообще уживаться с таким? Хм-м, съесть бы еще одну…».

— Хочешь еще?

«Вот чертовка!».

— Как ты все узнаешь?

Тильда звонко хохотнула:

— Хе, все дело в этом, — она пальчиком указала на свои глаза, — они выдают тебя. А если ты лжешь, взгляд опускается. Не умеешь ты врать.

Тильда касается щеки, тянется губами. Нет!

— В чем дело? — Она в замешательстве, но не отстраняется. — Я думала, ты… и я… ну ты понял.

— Я не могу. Прости.

Приходится отвернуться. Лицо горит ярким румянцем.

— Твой отец ясно дал понять…

Тильда махнула ладошкой.

— Да брось. — Она садится на колени и пристально смотрит. Хоть подол простого платьица прикрывает их, сердце сейчас разорвется. — Дело не в нем. Это все из-за правил?

«Треклятые правила! Не познаешь ты женщины, не найдешь ты дома, отречешься от богатств и славы, братья — семья твоя. Лишь достойным положено имя, лишь достойные обретут жизнь. Правда, нет уверенности, что каждый Страж их соблюдает. Да кого я обманываю? Дело не в этом».

— Я… — Слова застревают в глотке. — Боюсь сделать неверный шаг. Боюсь потерять друга.

Тильда мягко гладит по спине. Она всегда так успокаивает. Мысли все равно путаются. О Святой трон, как решиться?

Она замечает сомнения, видит страх. Сейчас Тильда похожа на свою мать: серьезная, немного суровая.

— Ты всю жизнь, — голос ее тверд, — делал все возможное во благо нашего дома. Ты образец для подражания. В тебе так много хорошего, а ты считаешь это слабостью…

— Тогда почему я сомневаюсь? — едва ли не крик вырывается из груди. — Солдат не должен сомневаться. Тем более Страж Креста!

Ладонь Тильды ложится в мою, а затем сжимает. Внутри все замирает. В простом жесте так много тепла и заботы. Она улыбается.

— Потому что долг велит подумать. Пойми, — Тильда шепчет, — солдата солдатом делает не исполнение приказов, не отречение от радостей жизни, а его ум и чувства. Может ли он отличить добро от зла? Может ли он сопереживать, милосерден ли он? Готов ли рискнуть собой не по прихоти командира, а по зову сердца?

— Зову сердца?…

— Да, этим ты отличаешься от других. — Тильда совсем близко. Аромат ее тела манит, горячее дыхание будоражит. Она видит меня насквозь, оттого лицо ее сияет. — Если ты чувствуешь и сомневаешься, ты еще человек.

«Эрик точно ее отец?».

— Ты…

— Мудра как хек. А теперь закрой рот и поцелуй меня.

… Руки трясутся. То ли от холода, то ли от нерешительности. Уже не один час жду на чертовой поляне! Не надо было уходить от Тильды. Тупица, идиот, болван! Что тут вообще делать?

Шорох из кустов. Меч в мгновение ока покинул ножны.

— Кто здесь?

— Это я, пацан. — Из темноты показался Маркус — первый разведчик и помощник капитана Адельмара. — Капитан Блэйк ждет отчет. Батальон вот-вот выдвинется, и ему нужен ответ.

«Черт, и что ему