Шрифт:
Закладка:
– Что, казаки, показал нам Синбирск дулю? – сказал Однозуб, оглядывая притихших есаулов. – Два наших приступа поубавили у Милославского спеси. Теперь он будет сторожить прясла днём и ночью, как ревнивый муж гулящую жёнку. Но, может быть, наш атаман решит плюнуть на Синбирск и повести войско на Нижний Новгород, или куда в другое место?
Разину эти слова пришлись не по нраву, он дёрнул усом и нахмурил брови.
– Говори, Однозуб, дело, и не морочь нам головы. Есть ли путь взять Синбирск?
– Как не быть! – ответил старый казак. – Надо насыпать вал вровень с пряслом и войти по нему в город.
– Такой вал до весны нам не насыпать, – сказал Фрол. – Да и не казацкое это дело.
– А мужики на что? – усмехнулся Однозуб. – Эта земляная работа как раз по ним, за две недели, самое позднее до Покрова, они такой вал взгромоздят, что мы с него в город юзом покатимся.
– Придумка дельная, – одобрил затейку Однозуба атаман. – С какой стороны вал будем сыпать?
– Может отсель, чтоб от острога далеко не отходить, – предложил Корень, но как-то нерешительно, поглядывая на других.
После общего совета было решено насыпать вал с Казанской стороны. Там ров был помельче и земля помягче. Разин призвал к себе мужичьих атаманов, взял всех есаулов и лучших казаков, и поехали они на Казанскую сторону крепости, где на месте решили, по сколько людей ставить на работы, по сколько времени работать каждой смене, чтобы насыпка рва шла круглосуточно, без всяких остановок и промедлений. Атаман дал срок до следующего утра, чтобы всё было готово, а кто не будет стараться, того обещал не миловать.
На следующий день, ещё в утренних сумерках, к Казанской стороне стали подъезжать телеги, с которых мужики снимали бревновые щиты и несли к краю рва, где их ставили, подпирая крепкими кольями, вплотную друг к другу. За несколько часов ров был огорожен с внешней стороны прочным укрытием от пуль и пушечного свинцового дроба, и за ним можно было работать без особой опаски. Однозуб осмотрел сделанное, похвалил плотников, и к работе приступили тысячи землекопов и носильщиков. Одни копали, другие скорым шагом доставляли землю куда надо, третьи укрепляли насыпь кольями, между которыми заплетали ивовые изгороди.
О новой хитрости Разина донесли воеводе Милославскому, и тот, взяв с собой полковника Зотова, залез на верхний ярус Казанской надвратной башни, всё осмотрел и задумался.
– Стенька уже дважды покушался на Синбирск, – сказал он, оглядывая стену бревновых щитов, под прикрытием которых шла насыпка вала. – Теперь он удумал задавить нас землёй. Как мыслишь, полковник, есть ли смысл в его затейке?
– Если к Покрову Пресвятой Богородицы к нам не явится на выручку князь Барятинский с полками рейтар, то воры ворвутся в город.
– А мы что, так и будем поглядывать на них со стороны? – взволновался Милославский. – Промысли, Глеб Иванович, какую-нибудь ратную хитрость, дабы смутить воров и выиграть время. Окольничий не оставит Синбирск, и нам надо продержаться до его прихода.
– Хитрость можно сделать только одну: ударить на воров тысячью солдат, посбивать щиты, переломать лопаты. Мужики отбегут от крепости, казаки кинутся на солдат, но как бы нам воров через полые ворота не утянуть в город?
– Нет, полковник! Такого не надо!
– Тогда я соберу лучших пищальников на эту сторону, пусть выцеливают и стреляют всех, кого смогут достать пулями.
На эту придумку солдатского полковника Степан Разин ответил по-своему: рассадил в укрытиях лучников своего верного калмыка Бумбы и ещё с десяток казаков с длинными пищалями, и начались между стрелками обеих сторон поединки: то стрелец получит в горло стрелу, то казак упадет, ушибленный насмерть стрелецкой пулей.
Уже почти две недели Синбирск был столицей невиданного доселе на Руси мужицкого бунта, отсюда, что ни день, Степан Тимофеевич посылал казаков ватагами на Пензу, Тамбов, Саранск, Темников, Алатырь, Ардатов, Ядрин, Арзамас и другие города и местности верховых уездов. Появление казаков и оглашение ими разинских прелестных грамоток порохом воспламеняло крестьян, они громили и жгли помещичьи усадьбы, а самих бар подвергали жестокой и мучительной смерти. В Москве стало ощутимо попахивать гарью мужицкого бунта, а в стрельчатых окнах государева терема отсвечивали уже недалекие всполохи пламени крестьянской войны. Великому государю, что ни день, посыльщики доставляли тревожные вести:
«…город-де Карсун взят, и воевода с женой и детьми, и подьячие, и затинщиков и пушкарей тридцать человек побиты, и атаманы-де в Карсуне поставлены, и всяк чинов люди вору Разину крест целовали. Загонщики по всему Синбирскому уезду разосланы и поместных людей, дворян и детей боярских, и мурз и татар, за которыми крестьяне есть, рубят и лошадей берут».
«…на Алатыре воровские люди, взяв город, сожгли, а воевода Акинфей Бутурлин с женою и детьми и дворяне, запершись в Соборной церкви, все сгорели».
«…воровские казаки и изменники Саранск взяли сентября в 19 день и воеводу Матвея Вельминова убили и животы все в домах пограбили».
«…на Курмыше стрельцы и казаки учинили бунт, город воровским людям сдали, и курмышане встретили их с образами, и курмышанский воевода Иван Рожнов был вместе с ними, и его всем миром одобрили и оставили на воеводстве».
«…у казака Максимки Осипова в сборе всех людей воровских и мордвы, и черемисы, и русских людей крестьян тысяч с пятнадцать, да донских казаков, вора Стеньки Разина товарищей, сто человек, хотели идти на Нижний для того, чтоб нижегородцы присылали к ним людей дважды, что Нижний хотели сдать, а великого государя ратных людей побить».
Степан Разин лучше государевых людей и самого царя ведал, какая огненная пучина бунта разверзлась уже над пятой частью уездов коренной России. Каждый день к нему являлись посыльщики от мордвы, чувашей и русских крестьян и доносили, что их местности целовали крест на верность атаману всея Руси Степану Тимофеевичу. И сам он рассылал казачьи ватаги от Воронежа до Нижнего Новгорода, и все вокруг него были уверены, что сила на стороне бунта, но только не сам Разин. Он был главой и знаменем почти двухсот тысяч восставших крестьян, но бунт растекался по России своими путями, и Степан Тимофеевич
