Шрифт:
Закладка:
И вдруг все люди отвернулись от Разина и стали глядеть на крепость: из надвратной башни на бревенчатые мосты ступил крестный ход. Савва спрятался за бревновым выступом прясла и, затаив дыхание, видел и слышал всё, что произошло в дальнейшем. Пуля ударилась в крест, народ затаил дыхание, а потом начались шум, толчея. Передние ряды воровского войска побежали ко рву, накрыли его мостами, загремели пищали, ударили пушки, и сотня людей были сметены, как сор, с большей части предполья, но Савва этому не поразился, ему почему-то показалось, что все, увиденное им, это просто игра, что смолкнет пальба, развеется дым, и те, что упали, поднимутся и пойдут по своим житейским делам, куда им надо.
И тут одна из пуль выпущенных из длинноствольных пищалей ударила рядом Саввой в бревно, вырвала из него щепку, которая больно ударила ему в лицо. Солдат рядом с ним, выронив пищаль, с ужасным воплем обрушился вниз, матерый верзила поручик, наскочив на Савву, отбросил его в угол между пряслом и башней.
– Сиди там, батька, и не высовывайся! – крикнул он и швырнул через прясло подожжённую гранату.
От ужаса близкой смерти Савва обезножил и кое-как заполз в башню, где все гремело и дрожало от пушечной пальбы. Капитан Мигунов схватил его за рукав, дотащил до лестницы и, с бранью, подтолкнул вниз. Савва докатился до первого яруса и, отлежавшись, вывалился из башни наружу под ноги Твёрдышеву.
– Ты как здесь оказался! – изумился Степан Ерофеевич. – Что у тебя с головой?
Савва провел ладонью по лицу, поглядел на ладонь, она была в крови.
– Меня на прясле ранило, – сказал он. – Я там такое увидел, Степан Ерофеевич!
– Полно об этом вспоминать, – Твёрдышев помог ему встать на ноги. – Идём домой, я тебя поддержу.
Савва оказался первым из раненых, которых подготовились встречать в твёрдышевской избе. Увидев его, Потаповна всплеснула руками:
– Как тебя угораздило, батька, под пули лезть! Сидел бы в своей каморке, марал бумагу чернилами.
Она промыла рану кипяченой водой, вытащила из нее занозу, обмотала голову полотняной тряпицей.
– Отведи, Максим, нашего Анику-воина вниз и уложи на лавку. И приглядывай за ним, чтобы не вставал.
На лавку Савва укладываться не захотел, посидел чуток на ней с закрытыми глазами, затем решительно встал и подошёл к столу.
– Ты что это, Савва, надумал, – сказал Максим. – В любой миг может Потаповна нагрянуть и устроит мне из-за тебя выволочку.
Савва предостережение парня оставил без внимания, он открыл свой «Хронограф», перечитал начальные листы и раздражённо стукнул кулаком по столу.
– Я, Максим, за твои насмешки над Змеем-аспидом крепко разобиделся, а сейчас понимаю, что ты оказался прав. Начинать книгу надо не с баснословия, а с того, что я видел своими очами. Так-то оно будет и по правде, и по совести.
Он взял нож и вырезал несколько листов из книги.
– Бумага не пропадет, я её выскоблю и в дело пущу, а начать нужно так…
Савва обмакнул перо в чернильницу и задумался.
– Лета 7179 4 сентября приступил Степан Разин со своим воровским войском к граду Синбирску…
Наверху избы становилось шумно, стали доставлять раненых, но Савва, не обращая на это внимания, продолжал усердно скрипеть пером, а Максим пошёл в горницу помогать Потаповне. Принесли уже с десяток раненых, солдатских прапорщиков и поручиков, стрелецких десятников и полусотских. Некоторые уже побывали под ножом лекаря и были без сознания от испытанной ими боли, некоторые переломали себе кости, упав с мостов, им наложили лубки, и они выглядели здоровей тех, кто был ранен стрелой, эти, пораженные по большей частью в грудь, хрипло дышали, выпуская изо рта кровавые пузыри.
Максим взялся за кухонную работу: заливал воду в печной котёл, растапливал печь и подкидывал в неё дрова. Готовый кипяток сливал в бочки, где она остужалась, вода нужна была и холодная, и тёплая, и горячая. Когда понадобился лед, парень спустился в погреб и наколол большую лохань ледяного крошева для остужающих повязок. На помощь Потаповне явились две жёнки твёрдышевских приказчиков, и ключница сразу нашла им работу – одной кипятить тряпьё для чистых повязок, другая начала помогать раненым облегчаться, ведь пока жив человек, тело требует своё.
Степан Ерофеевич во всей этой толчее не мог найти себе места. Кинулся было помочь занести раненого подпоручика в горницу, солдаты на него сразу посмотрели с укором, мол, что мешаешься, барин, не в своё дело. Зашёл Твёрдышев на поварню, и там дела ему нет, у Максима дрова наколоны, бочки расставлены, кругом пар, дым. Тогда вспомнил хозяин о раненом переписчике и пошёл к нему, проведать здоровье. К тому же Твёрдышева мучили стыд и сомнения в том, что он совершил утром, ему хотелось найти утешенье.
Когда Степан Ерофеевич вошёл в комнату, Савва даже не встрепенулся, он так углубился в только что пережитое им потрясение во время приступа, что не видел ничего вокруг себя. Твёрдышев сел на лавку. Савва его не заметил, продолжал скрипеть по бумаге в полном отрешении от всего. Тогда хозяин довольно громко кашлянул, перо в руке летописца споткнулось, он, смутившись, виновато глянул на Твёрдышева.
– Вижу, ты и впрямь затеял писать осаду Синбирска? – сказал Степан Ерофеевич.
– Совладаю ли с сим? Война мне неведома. Пишу, что вижу.
– Не страшись, буковка к буковке, слово к слову, и напишется! Одно мне, Савва, любопытно, кого ты в своих писаниях хвалить надумал?
– Как кого! – воскликнул Савва, но тотчас же смешался и задумался. – Я буду писать правду.
– Не высоко ли ты замахнулся? – удивился Твёрдышев. – Правду ведает только Бог, мы, человеки, можем лишь о ней догадываться, что она, может быть, и существует.
– Зря ты меня смущаешь, Степан Ерофеевич, – обиделся Савва. – Коли я буду каждое слово примеривать по такой мерке, то ничего не напишу.
– Да ты меня не слушай, Савва, – сказал Твёрдышев. – Мне ли судить о твоих делах, когда в своих запутался. Сегодня протопоп Анисим так ловко уловил меня в никонианство, что я даже не успел опомниться, как попал к нему на уду.
– Как же это случилось?
– Поманил крест нести в крестном ходе, а я шагнул, не подумав, куда теперь сверзился.
– Ой, беда великая! – прошептал потрясённый Савва. – Так ты и в Соборной