казалось все: усиливающиеся головные боли, слабая детская надежда, что Грин вспомнит меня и примет. Чувство вины, которое не могли заглушить десятки любовников, разъедало душу. После того как Кристиан помог мне с врачом и оставался рядом на протяжении нескольких этапов расследования, я не могла смотреть ему в глаза. Он вел себя как ни в чем не бывало, но в глубине, наверное, меня презирал. Лишь воспитание не позволяло сказать все как есть. Иногда я ловила себя на мысли, что ушла от него не потому, что не любила или любила других, а потому, что он прощал меня, что бы я ни творила, и потому, что на самом деле социальная пропасть между нами была непреодолимой. Он голубых кровей, его семья владеет половиной мира. А я? Весь мой капитал — я сама и то, что мне дал Кристиан.

Я никогда не могла быть с ним собой. Я всегда старалась быть лучше себя, быть той Анной Перо, которая имела право просто стоять с ним в одной комнате. Делить постель. Но брак — это не постель. Брак — это отношения на равных. А равной ему я никогда не была. Впрочем, как и он мне.

Интересно, в какие дебри способно завести самокопание. Во мне говорит либо возраст, либо усталость, либо эта ядовитая зараза, засевшая в голове. Как бы там ни было, у меня почти не оставалось времени. И понимая, что за чертой только смерть, а уж она меня точно не пугает, я приняла единственно верное решение. Меня все еще бросало от одних желаний к другим, я все так же легко цепляла мужчин и юношей на танцполе, радуясь, что сохранила привлекательный внешний вид и ложную молодость и свежесть, но внутри что-то безвозвратно сломалось. Я жила по инерции. Просто следовала сценарию без попыток его изменить. Уже — без попыток. Или сам приезд в Треверберг — это крик о помощи? Мысли усиливали головную боль. Пришлось обратиться к алкоголю.

Я сидела за столиком в глубине танцевальной залы, следя за движущимися телами, и лениво размышляла. Крепкий коктейль, состав которого я решила не уточнять, уже дурманил голову, ослабляя самоконтроль. И мысли пустились в пляс. Я приехала, еще не зная, что делать. Не уверена, что смогу просто подойти к Грину и поговорить с ним. Не уверена, что он захочет меня видеть. И не уверена, что смогу подобрать правильные слова.

«Привет, Аксель. Знаешь, а у нас есть дочь. Ей тринадцать, и она до безумия похожа на тебя».

Как-то резко слишком, да? Тогда вот так: «Привет, Аксель, я тебя люблю».

Черт. Это как-то слишком по-девчачьи. А я давно уже не девочка. Правда, забываю, сколько мне лет. Чуть за сорок. Чуть меньше сорока? Под пятьдесят? Возраст — такое относительное понятие. Сидя в ночном клубе в мини-платье, покачивая туфелькой с астрономической высоты шпилькой, я чувствую себя на восемнадцать. Или даже на шестнадцать — возраст согласия.

Давайте еще раз попробуем.

«Здравствуй, Аксель. Ты знаешь, я тогда ушла от тебя сама, но не прошло ни дня, чтобы не пожалела об этом. Прости, если сможешь. И дай мне еще один шанс».

Безумие. Где гарантия, что его сердце свободно и что он снова мне откроется? Хотя кого я обманываю. При всех сомнениях мне хотелось верить, что он откроется, доверится и примет. Или нет? Я собрала все что могла по его последнему делу. И наткнулась на заметку, что его связывали романтические отношения с убийцей. Неужели мой бедный мальчик настолько сломлен, что после моей бездны ищет что поглубже и потемнее?

Тогда так: «Аксель. Я — всё, что тебе нужно. Давай вернемся на Восток».

Это слишком жестоко. Даже если он согласится, бросит все, сколько у нас будет времени? Лет пять? А дальше? А дальше он снова останется один, но в этот раз он не оправится. И какое мне до этого дело? Важно ведь, что чувствую я? Или как?

Из круговорота мыслей меня вырвал знакомый силуэт. Я вздрогнула, чуть не уронила бокал и поспешила поставить его на стол. Мужчина пересекал залу, разрезая танцующих, как теплый нож масло. Фу, какое банальное сравнение. Какая пошлость! Но… вспоминать нос яхты и волны не хотелось.

Я невольно подалась вперед, стало жарко, потом холодно. Видимо, люди все же способны чувствовать чужие взгляды, потому что он остановился, медленно повернул голову.

Мамма миа.

Сколько прошло лет? Неужели я все это время бессознательно хотела вернуться туда? Туда, откуда с таким позором выгнала его? Туда, где была по-настоящему всемогуща?

Изображая спокойствие, я откинулась на мягкую спинку дивана, снова взяла коктейль. Теперь он направился ко мне, потеряв по дороге жалкую тощую блондинку.

Когда он сел напротив и посмотрел на меня, во рту пересохло. Я судорожно сделала глоток, чувствуя, как тело отзывается на его присутствие и как колотится в горле сердце. Как отступает реальность, позволяя мне рухнуть в водоворот непрошеных желаний. Я вспоминала, как попробовала его впервые. Как заставила его раскрыться. Как перехватила инициативу.

Это точно нездоровая хрень. Именно тот оттенок безумия, без которого моя жизнь никогда не была полноценной.

Лишь бы только не смотреть на него, я отвела взгляд, скользя по толпе. Незнакомые лица, горячие тела, пульс ночного города, танцы и жизнь. Раз. Синий свет ламп, блестящий браслет у бармена. Три кубика льда в роксе для одного посетителя и чистый виски для другого. Два. Внимательные глаза, прожигающие дыры в душе размером с футбольный стадион. Три. Не вышло.

Наши взгляды снова встречаются. Мне приходится отодвинуть бокал, чтобы не уронить его. Натянуть на лицо улыбку.

— Ты, как всегда, в маске.

Его голос звучит приглушенно, но он перекрывает музыку и гомон, шум танца. Перекрывает весь мир. Я слышу его так отчетливо, как будто мы вернулись в прошлое.

— Ты, как всегда, нежеланный гость.

— Это мой город.

— Это моя жизнь.

Он усмехается. А потом выпрямляется и смеется. По-мальчишески.

— Ты развелась. — Констатация. Не вопрос.