Хазар задумывается, подсчитывая годы своих боевых вылетов. Их пять примерно. Передаю его пожелание через KP.RU.

К полуночи вызвездило небо и ощутимо похолодало. Осень неумолимо надвигалась. Ребята, стоящие в лесопосадках, рассказывали, что начали по ночам мерзнуть. Утром вместе с ротацией уезжаю к ним на передний край.

ВОЙНА И ФРИЦЫ

«Здесь тяжелее, чем в Мариуполе», — практически в один голос говорят мне бойцы и командиры «Востока». Я пока этого не понимаю. Не понимаю, как можно сравнивать индустриальный хаос «Азовстали», многоэтажки мариупольского микрорайона «Восточный» и эти вот пасторальные пейзажи под Угледаром — уже пожелтевшие поля и уютные лесопосадки, всегда готовые укрыть усталого бойца от зноя и глаза противника? Первое, что мне показывают на практике, — подход к передовым позициям. В городе или на заводе прошел метр, свернул за угол, нырнул в подвал — все, «ты в домике». Здесь же выйти на передовую позицию уже равно проведенному бою. И уйти с передовой позиции непросто.

Мне рассказывают, как на тридцатиградусной жаре много часов вытаскивали раненых товарищей, потом они умерли и уже тащили трупы, быстро вздувшиеся на жаре. Как во время атаки напоролись на страшную вещь — РОП, ротный опорный пункт, построенный точно по советскому уставу буквально месяц назад. В Великую Отечественную умные командиры такие опорники глушили артиллерией и обходили, не особо спеша, дожидаясь, когда умные немцы сами их оставят, чтобы не оказаться в окружении. Здесь тоже воюют с «немцами» — первый раз услышал новое название противника. В этих «немцах», если задуматься, скрыто множество смыслов.

Едем долго. Сначала в грузовиках, потом садимся на «броню», она подкидывает нас почти что к передовой. Остается пройти несколько километров пешком. Я в группе командира с позывным «Россия» — седовласого дядьки в старом камуфляжном комбинезоне «Березка», предтечи современного «мультикама» и «пикселя». Россия — образец донбасского типажа, где смешана в равных долях интеллигентность и индустриальная жесткость работяги с вредного, сложного и опасного производства.

Мы двигаемся вдоль подошвы пологого холма, который закрывает нас от противника. Но это ничего не значит — местность простреливается навесом из пулеметов, автоматических гранатометов и минометов, вести огонь с закрытых позиций у нас научились еще в Русско-японскую войну. Россия растягивает нашу цепочку, чтобы от человека до человека было минимум десять — пятнадцать метров. Гарантия, что всех не скосит одной миной.

Ныряем в уютную лесопосадку, и тут Россия командует:

— Коптер! Быстро, быстро все поддерево!

Минута, все напряженно слушают небо. Я достаю из рюкзака «активные наушники» и включаю режим «разведка», он позволяет услышать шепот чуть ли не за сто метров. Слушаем по очереди. Да, в небе перекатываются подшипники — так звучат украинские ударные дроны, сбрасывающие мины на наши позиции. Но дрон может и навести местную артиллерию калибра 60 миллиметров. У противника здесь десятки польских минометов LMP-2017. Весят они шесть килограммов, сделаны наполовину из композитных материалов и переносятся за спиной на ремне. Мины у него легкие, два кило, дальность стрельбы — километр, вышибной заряд небольшой, поэтому их называют «бесшумными».

— Такая дрянь эта мина, — говорит мне Россия. — Рвется здесь прямо в кронах деревьев, окопчики и щели не помогают. Большая часть ранений в спину и шею.

Я уточнил:

— Точно польские? Или американские?

Россия не знает, говорит, что маркировки на хвостовиках на латинице.

Кто-то из бойцов подает голос:

— Командир, не очень хорошо, что мы здесь накопились такой толпой…

Умный командир всегда слышит толковый совет подчиненного. Россия командует, и мы, растянувшись цепочкой, двигаемся. Практически спотыкаюсь о мину, валяющуюся чуть в стороне от тропы, потом еще одна граната — взрыватель с куском лески висит на сучке отдельно. Чья-то растяжка. Иду предпоследним и перестаю глазеть по сторонам. Лесопосадка как-то резко перестала быть уютной.

СТРАШНОЕ СЛОВО «РОТАЦИЯ»

Мы лежим в земляной норе, выходом в сторону противника. И я вижу, как «немецкий» пулемет косит верхушки камыша, летит камышовый пух и клочья метелок, просвистывают пули, но чуть выше. Пулеметчик пытается нас нащупать, но мы в едва заметной глазу складке, и он просто не может опустить ствол чуть ниже, чтобы нас достать. Когда снимаешь — нестрашно, но снимать здесь нельзя. И Россия меня предупредил, и сам я это прекрасно понимаю.

В эти секунды к нам через немаленькую поляну прорывается группа, выходящая с позиции. Первые ребята проскочили без проблем, а потом «немцы» проснулись. Я не понимаю, как мы будем вытаскивать раненого с этого поля, но помалкиваю, давлю эти мысли в себе, чтобы не накаркать. Россия удобно приваливается к земляной стенке, достает заламинированную карту. Он прекрасно знает, откуда бьют по ребятам, — до противника метров 200–300 и наблюдатель вносит уточнения. Командир связывается с минометчиками и дает координаты.

Россия показывает мне карту:

— Смотри, переняли у «азовцев», с трофейных карт, а они — у НАТО. Видишь, ориентиров и внятных привязок на местности здесь нет — речек, дорог, отдельно стоящих деревьев.

Да, карта похожа на вафельный торт в крупную клетку. Россия продолжает:

— Мы разбили лесопосадки на квадратики со стороной 90 метров и каждую назвали. Говоришь: «Буратино», квадрат пять. И все.

— Открыто говорите по рации?

Россия пожимает плечами:

— Нет, есть деятели, которые придумывают коды: «Пошел выгулять собаку», через десять минут: «Собака приземлилась благополучно».

Все в нашей щели ржут, мы пытаемся не думать о ребятах, лежащих сейчас в поле… Тем более что к пулемету присоединился гранатомет и иногда щелкает одиночными снайпер. У него позиция более удачная, может и в щель к нам попасть. Я размазываюсь по стене и сдвигаюсь глубже.

Наконец начинает работать миномет, выпускает три мины, рация оживает, и я слышу крик «Аборт!». Мина не вышла из ствола. Но нескольких мин оказалось достаточно, чтобы «немцы» затихли. К нам начинают залетать бойцы. Дышат шумно, истекают потом. Но не пьют, воды не просят — знают, что впереди еще длинный переход. Узнаю улыбчивого Леса, командира штурмовой группы, с которой мы занимали 35-е здание на «Азовстали». Не помню и поэтому спрашиваю Леса, курит ли он. Лес автоматически, с солдатской смекалкой чеканит:

— Сигарет нет!

Я протягиваю ему целую пачку российских, которые здесь очень ценятся, говорю: мол, подарок. Наша земляная нора начинает дрожать от хохота. Леса хвалят за солдатскую смекалку и чуть подкалывают за бережливую жадность. Это смех людей, только что избежавших смерти. Наверное, это самый смешной смех. Кто-то бросает реплику: «Ну что за утро, сначала крупнокалиберным, ведро земли в лицо,